Наследники Скорби

— Хочешь, я тебя в лес сведу? — повернулся он к девочке, вытирая сладкие пальцы о штаны. — Плотину бобровую покажу?

— А далеко?

— Не-е-е… Версты четыре.

— Мама не пустит.

— А ты не говори.

— Дык увидит. А ежели солнце встанет?

— Не встанет. Успеем.

Она нерешительно потопталась, а потом проказливо улыбнулась:

— Пойдем.

* * *

Клесх лежал, незряче глядя в темноту и слушая ровное дыхание жены. Дарина крепко спала, прижавшись к нему мягким нагим телом. Узкая ладонь лежала у обережника на груди, и он задумчиво поглаживал тонкие пальцы.

Майрико мертва. Она никогда больше не постучится в его дверь, не будет сидеть, скрестив ноги, на потрепанной волчьей шкуре в покое Главы… Ее силуэт не мелькнет в окне Башни целителей, а голос более не разнесется под каменными сводами Крепости.

Ее нет.

Навсегда.

Это новое непривычное знание не будило в душе Клесха ни печали, ни тоски. В голове воцарилась пустота, мысли разбежались, как тараканы, и он лежал, слепо вглядываясь в полумрак.

Он уже однажды потерял Майрико — когда они прощались во дворе Цитадели перед долгой пятилетней разлукой. В тот день было больно. Глухое отчаяние прихватывало за ребра, воздух комками застревал в горле, а сердце то грохотало, будто хотело выпрыгнуть, то вдруг осаживалось и едва трепыхалось. Тогда Майрико была жива. Но он испытывал такую боль, словно потерял ее безвозвратно, а вместе с ней и половину себя. А сейчас лекарка мертва. По-настоящему. И ему… все равно?

Но если бы умерла не Майрико, а Дарина?

Крефф вновь прислушался к себе, уткнулся носом в макушку спящей. Ее волосы пахли мыльным корнем и еще были слегка влажными.

Дарина… Он никогда не был к ней нежен. Не подкарауливал, чтобы защекотать, а потом неловко отдать порядком измявшийся за пазухой первоцвет. Он не выменивал ей пряников у заезжих купцов, не покупал костяных гребешков, не дрался за нее, не любил с неудержимым голодом в каком-нибудь пыльном закутке просто потому, что дойти до покойчика было выше всяких сил.

Ей он честно сказал, что мужем будет плохим. Приезжать сможет лишь изредка, да и то ненадолго. А коли и приедет, так больше отсыпаться, чем в доме хозяйничать. И еще решил: если Дарина окаменеет лицом или заговорит после этого холодно, то он развернется и уедет. Ну ее. А она… улыбнулась. Без грусти, без обиды. Мягко коснулась его плеча и ответила: "Ты, главное, приезжай". Ничего не просила, не обвиняла…

Он не баловал ее. Не дарил подарков. Отдавал деньги, справедливо полагая, что все нужное она купит без него. Но однажды, сам не зная почему, купил на ярмарке расписной ларчик. Небольшой, с ладонь всего. И не сказать, будто сильно дорогой. Увидел и взял. Потом долго вертел в руках, не зная, зачем ему понадобилась эта коробчонка. Задумался. Купил иголок, ниток, какой-то тесьмы, наперсток. Дурак дураком. Потом снова поразмыслил — решил выбросить, к Встрешнику. Но что-то удержало.

Когда приехал в Лущаны, и Дарина выбежала встречать, он не решился отдать ей подарок. Подумал — вдруг еще не понравится… Зачем он вообще все это затеял? Что у нее — ниток нет? Или иголок?

Но ларчик лежал в переметной суме, и следовало что-то с ним сделать — или выбросить, или отдать. Отдать Клесх так и не отважился. Вечером, когда жена уже спала, поставил на стол и долго задумчиво глядел. Потом плюнул на все и лег.

Утром Дарина вела себя, как ни в чем не бывало, но расписная коробчонка куда-то исчезла. Клесху стало совсем не по себе, однако он угрюмо молчал, словно бы ничего не случилось. Жена тоже не обмолвилась ни словом, покормила детей, убрала со стола, отпустила Клёну с Эльхой к соседской ребятне и захлопотала у печи. Клесх вышел в сени, собираясь принести дров на истоп, когда его окликнули.

Он обернулся, и в этот миг пестрая тесьма промелькнула перед глазами, захлестнула шею. Дарина дернула мужа к себе. Он наклонился, увлекаемый тканой лентой, хотел что-то сказать, но промолчал, удивившись тому, как сияли ее глаза, и какое счастье в них отражалось. На душе стало легко-легко.

— Спасибо. — Она поцеловала его так, словно получила в подарок не нитки и деревянную коробочку, а перстень с самоцветом.

…За окном ветер швырнул в каменную стену дождем. Клесх прикрыл глаза. Умерла Майрико, а он думает о Дарине. И на душе пусто.

* * *

Выезжали утром, еще в сумерках. Лесана настороженно смотрела, как наставник приторачивает к седлу заступ. Тамир проверял содержимое переметной сумы, затягивал подпругу.

— Ну? Едем? — спросил он, закончив.

— Едем. — Клесх рывком забросил себя в седло.

Трое вершников правили в серый предрассветный лес. Ехали молча. Лесана искоса поглядывала на креффа, он чувствовал ее взгляд, но делал вид, будто ничего не замечает. Девке явно было не по себе.