Наследники СМЕРШа. Охота на американских «кротов» в ГРУ

«Моя вера в демократизм и справедливость социалистического общества пошатнулась. Я понимаю, что это стало возможным в результате определенного влияния буржуазной пропаганды…

Мне противны были хрущевские бредни, его выходки, его бескультурье… Я решил принять личное участие в противодействии предпринимаемым советским руководством акциям на международной арене и, как следствие, решил обратиться к американцам с предложением своих услуг…

Я при этом отчетливо понимал, что мое сотрудничество с американцами нанесет… ущерб государственной безопасности и обороноспособности страны в целом…»

Однако на следствии он был более пафосным и героичным в оценке своего поведения и роли как разведчика. Там были другие пояснения:

«В основе моего предательства лежало как мое стремление где-нибудь открыто высказывать свои взгляды и сомнения, так и качества моего характера — постоянное стремление к работе за гранью риска. И чем больше становилась опасность, тем интереснее становилась моя жизнь… Я привык ходить по острию ножа и не мыслил себе другой жизни».

Не правда ли, красиво, мужественно, что-то даже в стиле Джеймса Бонда? Но то, как тянулся он за тридцатью сребрениками, как клянчил подарки, как боялся работать в Москве — страх перед чекистами его буквально сковывал, — как отправлял на эшафот своих коллег, как сливал из меркантильных соображений секреты противнику, никак не вязалось ни с его политической ориентацией, ни с достоинствами агента «007».

Здесь видно не прикрытое шапочкой с прорезями для глаз мурло привычного офени с мешком наворованной режимной информации, которую нужно было подороже продать — только и всего.

Подсудимого все время заносило в область политики — это были его стратегия и тактика поведения на процессе. Но суд постепенно, факт за фактом распутывал клубок противоречий в показаниях, идя по пути объективного освещения содеянного преступником…

Накануне объявления приговора он в камере болтает с сокамерником о жизни, пролетевшей как один миг. Уставившись в зарешеченное окошко, он ощутил вдруг прилив воспоминаний, ярких и четких, подобных сновидениям. Такие чувства, смешанные со сгустками галлюцинаций, появляются у человека, как читал он когда-то в одном из американских журналов, перед уходом из жизни.

Сокамерник ему сказал такую фразу:

«Знаете, Дмитрий Федорович, когда человек несчастлив, он становится нравственным».

Поляков вздрогнул…

В красочном калейдоскопе прошедших событий вдруг возникали поразительно четкие, живые картинки. В голографическом, объемном измерении проплывали суровые реалии фронтового ада, послевоенной службы, а затем годы учебы. Промелькнули счастливые будни заграничной сытой жизни, растянувшейся на целых 15 лет.

И вот судьей Военной коллегии Верховного суда зачитывается приговор… Именем Союза Советских Социалистических Республик Поляков Дмитрий Федорович приговаривается (идет перечисление его злодеяний) к высшей мере наказания — расстрелу.

Запоздалое возмездие наступило…

Но мне захотелось остановиться на реакции Полякова по поводу молчания его недавних хозяев, пока он находился под арестом. Он был, как вы помните (описывалось выше), естественно, недоволен и даже возмущен поведением американцев. И все же о нем вспомнили, но не правительственные, тем более не цээрушные чиновники. Для них он был уже отработанным, утильным материалом, пеплом. О Полякове вспомнил почему-то член Европейского парламента консерватор лорд Беттелл, который неоднократно, но безуспешно поднимал вопрос, думаю, по наущению ЦРУ, об агенте ФБР «Топ-Хэте» в Комитете по правам человека этой международной организации.

Наконец 13 сентября 1990 года лорд получил сообщение от советского посла в Европейском сообществе Владимира Шемлатенкова, в котором лаконично говорилось: