Наследники Тимура

Зойка извивалась вьюном, ревела еще больше.

От угроз и криков мать переходила к ласковому упрашиванию:

— Ну, доченька! Ну, что это такое, кошечка моя! Послушай мамочку!

— Да выведи ты ее гулять, раз она так хочет! — вмешивался муж. — Ну что тебе, в самом деле, лень, что ли?

Зойку выводили гулять на темный пустынный двор. Ей становилось скучно, и через несколько минут она уже просилась домой.

До пяти лет мать кормила ее с ложки, рассказывая при этом сказки. Всякая пауза вызывала решительный отказ от еды и однообразное, как сломанная патефонная пластинка, нытье:

— Хочу сказку… Хочу сказку… Хочу сказку… Наконец девочка начала учиться в школе. Родители по-прежнему баловали ее, ни в чем не отказывали. Если она была «в плохом настроении», — задабривали чем-нибудь «вкусненьким» или подарками. Отец называл это «повышением жизненного тонуса ребенка».

Исполнение любого желания требовало только одного слова: «Хочу!». В ответ Зойка никогда не слышала: «Нет!» или «Нельзя!». Вот почему школьная дисциплина, требовательность учителей, часто сказанное строго: «Нет!» или «Не разрешаю!» — вызывали в Зойке бурю протеста. Она возражала, насмешливо фыркала носом, грубила.

Мать вызывали в школу.

Лидия Петровна виновато стояла перед классной воспитательницей, тихонько защищалась обычными аргументами:

— Поймите, — я мать. Я люблю свою дочь. Она у меня единственная. На жестокость по отношению к ребенку я не способна.

— Никто от вас не требует жестокости. Но ваша любовь уродлива, — она калечит девочку.

Лидия Петровна доставала из сумочки душистый платочек, уголком снимала слезинки у глаз, торопливо пудрила нос.

— Что же делать, я не знаю!

— Пусть зайдет ваш муж, и чем скорей, тем лучше.

Виктор Николаевич, однако, в школу не шел. На все замечания Лидии Петровны отвечал неизменно: «Не могу! Занят! Премьера на носу! Сходи, пожалуйста, сама…»

Однажды Лидия Петровна пришла домой совсем расстроенная:

— Виктор, ты должен пойти обязательно!

На лице у него появилась страдальческая гримаса:

— Господи, боже мой!.. Но ведь ты же бываешь в школе. Зачем же мне-то?.. В конце концов, что им от меня нужно? Девочка учится неплохо. Двоек нет. Да, у нее несколько своенравный, независимый характер. Но хуже, если бы она была тихоней, мямлей, рохлей. Это живая, здоровая девочка, с огоньком. Согласен, что она несколько вздорна, но ведь это же все-таки ребенок. Пусть найдут к ней какой-нибудь подход, они же воспитатели!

— Она грубит учителям. Классная воспитательница сказала, что она всем грубит, над всеми издевается. Она стала несносна!

Виктор Николаевич свел вместе брови и еще больше нахмурился.

— Ей-богу, это не педагоги! Придется самим придумать, как занять Зойкин досуг. Надо будет увлечь ее спортом. Коньки, теннис, что-нибудь в этом духе… Я подумаю. Ты, пожалуйста, не беспокойся. Ничего страшного!

Он ласково потрепал жену по щеке, поцеловал ей руку и уже из коридора крикнул:

— Лика! Идея насчет спорта: скажи Зойке, что я куплю ей завтра велосипед.

Вскоре классная воспитательница Мария Кирилловна написала Виктору Николаевичу письмо. Она настойчиво просила его зайти в школу.

Письмо Зойка отцу не отдала. Разорвав его, она злобно пробормотала:

— Ябедничаешь, кривуля! Ну, ладно, я тебе отомщу!

Зойка посоветовалась с двумя влюбленными в нее подпевалами-подружками, и те с восхищением одобрили ее план.

Старая учительница

Классная воспитательница Мария Кирилловна страдала тяжелой формой гипертонии. Девятьсот дней ленинградской блокады — голода и лишений — преждевременно состарили ее и сделали полуинвалидом. Она была ранена во время артобстрела осколком в шею. Парализованные мышцы держали теперь ее голову в постоянном напряженном наклоне на левую сторону. Если ей нужно было посмотреть направо, — она должна была для этого повернуться всем корпусом вполоборота.

Вначале, после войны, переживая вместе со всеми великую радость победы над врагом, Мария Кирилловна чувствовала себя совсем хорошо. Ухудшение наступило позднее. Первое недомогание началось три года назад, — видимо, сказывалось нервное переутомление. Все чаще стали появляться болевые ощущения. Резкой судорогой проносилась по темени нестерпимая боль, обжигая часть головы, висок, бросалась в правое плечо. К концу зимы с Марией Кирилловной случился легкий «удар». Лето она провела в санатории, а осенью пришла в школу, опираясь на палку, слегка приволакивая правую ногу. Лечивший ее врач сказал на прощание:

— Учтите только одно условие — вам совсем нельзя волноваться.

Мария Кирилловна улыбнулась:

— Спасибо, доктор! Я думаю, что это мне удастся.

— Ну и прекрасно! — сказал врач. — Проживете еще сто лет.