Наследница

— Сбежал вместе с Камиллой. — Я чувствовала, что потихоньку схожу с ума. — У меня в голове не укладывается, как королева решилась одобрить подобную вещь, но это непреложный факт. Гаврил сообщил, что все вполне законно.

— И что это значит?

Я судорожно сглотнула:

— С учетом того, что Камилла — наследница трона, а Арен — принц-консорт, теперь его главнейшей обязанностью будет стоять на страже интересов Франции. А Иллеа для него не более чем страна, в которой он родился.

— А ваши родители в курсе?

— Да, но я не уверена, получили ли они письмо от Арена. Сейчас мне следует пойти к ним.

Нина подошла ко мне, чтобы привести в порядок платье и прическу. Затем с помощью бумажной салфетки поправила мой макияж.

— Вот так-то оно лучше. Будущая королева и выглядеть должна соответствующим образом.

Я порывисто ее обняла:

— Нина, ты слишком добра ко мне.

— Тише. Ступайте к вашим родителям. Вы им сейчас нужны.

Я попятилась и смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Затем прошла по коридору и постучалась в дверь папиной комнаты, которую он обычно делил с мамой.

Мне никто не ответил, и я рискнула заглянуть внутрь.

— Папа? — спросила я, переступив через порог огромной комнаты.

Последний раз я была здесь, наверное, в далеком детстве и поэтому не могла понять, сильно ли изменился внешний вид комнаты. Хотя, похоже, с тех пор к убранству успела приложить руку мама. Преобладание теплых тонов, повсюду книги. Если это и есть папина берлога, почему здесь вообще не чувствуется его духа?

Не обнаружив родителей, я вдруг почувствовала себя непрошеным гостем и уже собралась уходить. Но внезапно остановилась, заинтересовавшись висевшими на стене фотографиями в рамках. На одной я увидела еще молодых, примерно одних лет со мной, родителей: папу, в костюме и с орденской лентой через плечо, рядом с мамой, одетой в кремовое платье. На другой был запечатлен день бракосочетания, их лица, все в креме от свадебного торта. Вот мама, ее волосы слиплись от пота, держит на руках двух младенцев, а папа целует ее в лоб, и на щеке у него блестит слеза. Затем несколько простых снимков, на которых фотографу удалось схватить улыбку или поцелуй, в традиционной черно-белой манере, что придавало им несколько старомодный вид.

И мне с ходу стали очевидны сразу две вещи. Во-первых, комната не выглядела чисто папиной, поскольку она таковой и не являлась. Это было место поклонения маме, а точнее, место поклонения их любви.

Да, я каждый день видела ее проявления, но фото, запечатлевшие их, например, в момент отхода ко сну, раскрыли мне всю глубину их взаимного чувства. Папа с мамой были предназначены друг другу судьбой и, несмотря на многочисленные препятствия на их пути, сумели отвоевать право на свою любовь, напоминанием чего и призваны были служить эти снимки.

Во-вторых, я поняла, ради чего Арен отказался от меня, отказался от всех нас — ради большой и светлой любви. И если в браке с Камиллой ему удастся обрести хоть крупицу такого же счастья, это будет его индульгенцией.

Нет, теперь я просто обязана рассказать родителям содержание письма Арена. Ведь они, как никто другой, и уж тем более я, способны понять, почему ему пришлось уехать.

Однако я не нашла их ни в обеденном зале, ни в папином кабинете, ни в маминой спальне. Коридоры дворца показались мне непривычно пустыми. И ни одного гвардейца в пределах видимости.

— Эй! — крикнула я, вглядываясь в тускло освещенное пространство. — Эй! Есть кто-нибудь?!

Наконец из-за угла выскочили двое гвардейцев.

— Слава богу! — воскликнул один из них и, повернувшись ко второму, добавил: — Скорее ступай к королю и скажи, что мы ее нашли!

Когда второй гвардеец рысью побежал исполнять поручение, первый снова повернулся ко мне:

— Ваше высочество, вам надлежит проследовать за мной в больничное крыло. У вашей матушки сердечный приступ.

Он говорил достаточно тихо, но меня буквально резануло по ушам, словно от дикого крика. Я не знала, что сказать и что делать, но понимала: сейчас мое место рядом с ней. И несмотря на высокие каблуки, я обогнала гвардейца, припустив во весь опор.

Я могла думать только о том, что слишком часто ошибалась и иногда грубила маме, когда надо было настоять на своем. Она, естественно, знала, что я ее люблю, но мне хотелось сказать ей об этом еще раз.

Перед входом в больничное крыло я обнаружила тетю Мэй и мисс Марли, которая, похоже, тихо молилась. Остен, слава богу, где-то болтался, но зато там был Кейден, который изо всех сил пытался храбриться. Ну а еще леди Брайс, тактично державшаяся на заднем плане. Однако весь ужас момента я осознала только тогда, когда увидела папу.

Папа ухватился за генерала Леджера, вцепившись в того мертвой хваткой, и надрывно, не скрываясь, рыдал. Я еще ни разу не слышала столь душераздирающих звуков и, надеюсь, никогда не услышу.

— Я не могу ее потерять. Я не знаю... Я не...

Генерал Леджер обхватил папу за плечи:

— Не стоит сейчас думать об этом. Главное — верить, что с ней все будет хорошо. И вам, в первую очередь, следует думать о детях.

В ответ папа неуверенно кивнул, но мысленно он явно был рядом с мамой.