Наследница бриллиантов

Со звоном и скрежетом подошел зеленый трамвай из двух вагонов. После войны он снова стал курсировать из Милана в Горгонцолу четыре раза в день, и это вносило большое разнообразие в монотонную жизнь городка. Здесь, в Колоньо, трамвай останавливался точно напротив надписи «Ресторан «Сант-Антонио», укрепленной над входом в их остерию. Из трамвая, весело смеясь, вышли два вспотевших коммивояжера с видавшими виды чемоданами, за ними — женщина в трауре, она направилась в сторону кладбища. Последним сошел приходский священник. Он ездил в епископство по делам и, судя по его кислому, вытянутому лицу, вернулся ни с чем. Снова зазвенел звонок, трамвай уехал, улица опять погрузилась в летнюю дремоту. Тут появилась «девочка напротив». Соня так назвала ее, когда увидела в первый раз, и с тех пор иначе и не называла, хотя уже знала, что имя девочки — Лоредана, что ей, как и Соне, шесть лет и осенью обе они пойдут в школу. Соня с нетерпением ждала осени не потому, что начнет учиться, а потому, что сможет разговаривать с Лореданой — «девочкой напротив». Какое красивое имя, не то что Соня! Отец назвал ее в честь героини какого-то русского романа, где рассказывалось о преступлении и последовавшем за ним наказании.

Лоредана жила на другой стороне улицы, и Соне нравилось в ней абсолютно все. Во-первых, имя. Во-вторых, длинные белокурые, аккуратно расчесанные локоны. Они не шли ни в какое сравнение с прямыми рыжими Сониными патлами, которые мать по утрам стягивала на скорую руку резинкой. У «девочки напротив» была белая кожа, розовые пухленькие щеки, разноцветные, всегда тщательно выглаженные платья. А Соня — смуглая, скуластая. Глаза у нее слишком большие и какие-то желтые, нос длинный-предлинный, смотреть страшно.

«Девочка напротив», как и Соня, сидела на каменной ступеньке остерии, только другой, и надпись над ней была гораздо более шикарная: «Кафе «Спорт». Здесь собирались и допоздна играли в бильярд болельщики футбола и велосипедисты. Сейчас та сторона улицы была в тени, и Лоредана, наслаждаясь прохладой, наряжала свою любимую куклу. На пороге появилась мать Лореданы, тоже белокурая, очень красивая и приятная. На ней было голубое платье и босоножки на высоченной пробковой танкетке. Она нагнулась к дочери, ласково ей улыбнулась и протянула конфетку. У Сони тоже невольно растянулись в улыбке губы, и «девочка напротив», заметив это, улыбнулась ей в ответ. Соня смутилась и уставилась в свою грифельную доску, на которой красовалась церковка с кривой колокольней и в углу улыбающееся солнце с длинными-предлинными лучами.

Небо было все такое же синее и безоблачное, грифельная доска все так же лежала на коленях, но Соня вдруг почувствовала ужасную грусть, и к ее глазам подступили слезы. В уверенном взгляде голубых глаз, смотревших на нее всего какую-то долю секунды, Соня прочла самодовольство избалованной любовью маменькиной дочки и от этого еще острее почувствовала свое одиночество. Ей нестерпимо захотелось материнской нежности и ласки, но синьора Бамбина удивилась бы, если бы подслушала мысли Сони. Она была убеждена, что от сладкого портятся зубы, поэтому ей и в голову не приходило угощать дочь конфетами. Еще она была убеждена, что улыбаться направо и налево легкомысленно.

— Незачем все время зубы скалить, особенно с этой Лореданой, — любила повторять она. — Эта девочка напротив тебе не подруга.

— Почему? — допытывалась Соня.

— Потому что у нее мама нехорошая.

Соне очень хотелось поиграть с Лореданой, но мать она не смела ослушаться, поэтому девочки так и сидели по разные стороны улицы, перейти которую было все равно что нарушить границу.

Соня не понимала, чем мама Лореданы нехорошая. С ее точки зрения она была хорошей, очень даже хорошей: расчесывала каждый день локоны своей дочери, покупала ей нарядные платья, даже конфеты дарила. Правда, у Лореданы не было отца, об этом все в городке знали, но какое это имело значение? У Сони, например, отец был, но его как бы и не было — командовала в доме мать.

Вдруг Соня заплакала. Долго сдерживаемые слезы, точно вырвавшись на свободу, ручьем потекли по ее щекам. Как пружина, взвилась она с места, отчего грифельная доска упала с колен и раскололась пополам, пробежала через зал в кухню, где толстая, вся в поту синьора Джильда мешала что-то в дымящихся кастрюлях, толкнула закрытую дверь и влетела в прохладную полутьму подвала. Здесь терпко пахло вином, оно хранилось в больших бочках, стоящих вдоль потемневших от времени и сырости стен. Слезы заволакивали ей глаза, и она, не заметив стоявшие на полу бутылки, с разбегу о них споткнулась. Раздался звон, часть бутылок разбилась, и из них по всему подвалу раскатились свинцовые шарики, с помощью которых снимают винный камень с бутылок. Это была большая неприятность. Теперь Соню заставят собирать осколки и шарики, все до единого, а более нудной работы и представить себе нельзя.