Наследница. Графиня Гизела

И вот Гизела снова стояла на том самом месте, откуда только что в ужасе бежала. Она в молчании следовала за идущими впереди мужчинами.

Больная была внесена в дом, и с тревогой в сердце молодая девушка думала о том, что кто-то заберет у нее ребенка.

Она занимала его, указывая ему то на обезьянку, то на попугая, подносила близко к фонтану.

Наконец португалец вышел на террасу в сопровождении домоправительницы.

Женщина, очевидно, не знала, у кого находится ребенок, которого она должна была забрать, ибо торопливо и испуганно стала спускаться с лестницы, увидев Гизелу.

— Но, ваше сиятельство, — сказала она, низко и почтительно приседая, — как это возможно! Носить этакого тяжелого, грязного ребенка…

И она хотела было взять его из рук Гизелы, но не тут-то было: мальчик обхватил ручонками шею графини и, прижавшись к ней, разразился плачем.

— Тише, тише, маленький крикун! — успокаивала его почтенная женщина. — Ты напугаешь свою бедную маму.

Но все ее старания переманить ребенка с рук молодой девушки ни к чему не приводили.

Португалец меж тем спустился с лестницы. Сопротивление и плач ребенка, казалось, причиняли ему какое-то странное волнение: глаза его пылали, он с беспокойством смотрел на маленького упрямца, который все крепче цеплялся за девушку уткнувшись лицом в ее шелковистые волосы.

Южной вспыльчивой натуре португальца, кажется, надоела эта сцена. Он нетерпеливо топтался рядом и несколько раз поднимал руку, точно силой желая забрать ребенка из рук Гизелы.

Лицо графини вспыхнуло, она нерешительно взглянула на дом. Было ясно, что девушка боролась с собой.

Она, успокаивая, прижала мальчика к себе.

— Не плачь, мой милый, я тебя отнесу к твоей маме, — сказала девушка решительным и в то же время нежно-успокаивающим тоном и твердыми шагами стала подниматься по лестнице.

Зиверт из дверей молча смотрел на происходящее.

На пороге Гизела остановилась перед стариком. Гордо выпрямившись, но в то же время склонив свою красивую головку, она была неотразимо прелестна в своей целомудренной красоте.

— На этот раз не беспокойтесь, — обратилась она к нему со слегка дрожащими губами. — Если по моим следам и идет беда, как вы изволили выразиться, то в эту минуту она теряет всю свою силу, ибо это дитя разрушает ее могущество.

Старый солдат, может быть, впервые в своей жизни опустил глаза, в то время как графиня прошла в галерею.

Следовавшая за ней домоправительница отворила дверь, которая вела в комнату южной башни.

Там, на раскладной кровати, на чистом белье под мягким одеялом лежала бедная женщина. Она протянула руки навстречу своему ребенку — должно быть, слышала его крик.

Гизела посадила мальчика на кровать, при этом рука ее почувствовала слабое пожатие. В ту же минуту больная подняла ее к своим запекшимся губам. Эта бедная женщина и не подозревала, какая жертва была принесена ради нее гордой, высокорожденной графиней.

У Гизелы осталось неясное воспоминание о той ночи, когда она со своим отчимом искала гостеприимства в Лесном доме, да это и понятно: были предприняты все усилия, чтобы уничтожить его в ребенке.

Она не узнала комнаты и не подозревала, что стоит на том самом месте, где когда-то слепая старуха со злостью оттолкнула от себя ее маленькую ручку.

В эту минуту сердце ее щемило от какого-то необъяснимого чувства.

Глаза ее робко скользили по комнате — глубокие оконные ниши придавали ей мрачный, непривлекательный вид.

Старинная, как видно, немало послужившая на своем веку мебель, какую в Белом замке не поставили бы и в помещении для прислуги, стояла вдоль стен, увешанных выгоревшими картинами в черных деревянных рамах — то были портреты, изображающие самые обыденные личности в мещанской обстановке. Наверное, это была комната злого старика, хотя этому противоречило присутствие очень элегантных золотых часов на комоде и небольшого столика в оконной нише с изящным письменным прибором.

Над изголовьем кровати, на стене, был темный занавес, именно он и произвел впечатление на девушку. Его назначением было, главным образом, скрывать собой — не от солнечного света, ибо он и так сюда не попадал — от посторонних глаз чей-то портрет. Когда укладывали на кровать больную, занавес нечаянно отдернули, отчего образовалась узкая щель, но и ее достаточно было, чтобы увидеть лицо изображенного на нем человека… Глубокие, спокойные глаза и оттеняющие их сросшиеся брови невольно приковывали внимание, наводя почему-то на мысль о трагической судьбе их владельца.

Гизела точно видела где-то это красивое, задумчивое лицо с русой бородой… Может, в какой-нибудь из книг с германскими сагами, в которых она ребенком так любила рассматривать картинки? Было что-то в его облике, наводящее на мысль о том, что или никогда этого человека не существовало, или кисть художника мастерски прописала на портрете всю историю его жизни и страданий.

И сам портрет, и вся обстановка комнаты производили какое-то безотчетно грустное впечатление. Казалось, здесь слышен тихий шелест давно минувшего времени.