Наследница. Графиня Гизела

В этой головке, несомненно, зрело семя разумного мышления, той сосредоточенности, которая со страстным упорством добивается причины и исходной точки всех явлений, отрываясь в этот момент от внешнего мира. Ребенок, погруженный в размышления, не слушал разговора дам, болтающих за его спиной.

Госпожа фон Гербек обвила рукой стройную талию Ютты. Женщина эта, несмотря на свой возраст, была очень красива. Именно это подтверждалось в настоящую минуту, когда она сидела рядом с несравненно прекрасной молодой девушкой. Для тонкого знатока женской красоты, конечно, ее формы могли показаться слишком, скажем, роскошными, и иная чуткая, чистая женщина инстинктивно могла бы отвернуться от этих странно улыбающихся, слегка заплывших глаз. Но все же обилие тела представлялось столь здоровым и розово-свежим, а большие, чуть навыкате глаза в определенные минуты были в состоянии бросать такие строгие и внушительные взгляды, что все эту женщину находили прекрасной, респектабельной, любезной.

Она была бездетной вдовой бедного офицера из старинной фамилии и еще при жизни графини Фельдерн поступила в дом министра в качестве воспитательницы Гизелы. Всегда готовая выполнить любые пожелания бабушки относительно воспитываемого ею ребенка, она и на смертном одре графини Фельдерн была одобрена как «вполне подходящая продолжать дела воспитания».

И вот в элегантном темном шелковом платье, причесанная по последней моде и со вкусом искусными руками камеристки, она рассказывала различные эпизоды из великосветской жизни, а молодое существо, сидевшее с ней рядом, взахлеб внимало речам салонной дамы. Выражение «глубокого безмолвного горя» полностью отсутствовало на молодом лице. Это была прежняя, жаждущая светских удовольствий девушка, которая с нарциссами в волосах, в подвенечном платье своей матери любовалась собой перед зеркалом. Темные глаза ее блестели, не отрываясь от алых, говорливых уст рассказчицы, рисующей одну пленительную картину за другой.

Мысли молодой девушки витали далеко от этой небольшой комнатки, как и мысли задумчивой девочки у окна.

За дверью послышалось какое-то шуршание. Ютта с раздражением обернулась.

Старая Розамунда, поставив на пол чадящую кухонную лампу, с истинным усердием посыпала переднюю и лестницу песком, завершая этим свои рождественские приготовления. Она слишком хорошо знала ножки маленьких разбойников, чтобы сомневаться в их способности затоптать только что вымытый пол, поэтому с невероятной щедростью бросала целые горсти предохраняющего песка.

Затем послышались быстрые шаги, и в комнату вошла пасторша. В одной руке она держала зажженную свечу, а в другой — своего меньшего сына, закутанного в толстый шерстяной платок. Эта высокая сильная женщина с ярким румянцем на щеках и энергичными движениями была олицетворением напряженной деятельности.

Любезно поздоровавшись, она поставила свечу на фортепиано, когда обе дамы заслонили себе глаза рукой.

— Сегодня суетливо в старом пасторском доме, не правда ли, фрейлейн Ютта? — сказала она, улыбаясь и показывая при этом два ряда здоровых, крепких зубов. — Ну, завтра вы этого ничего не услышите, дом опустеет. Муж мой будет читать проповедь в Грейнсфельде, и моя маленькая дикая команда отправится с ним туда — старая тетка Редер пригласила всех на чашку кофе. Фрейлейн Ютта, я хотела бы оставить у вас на полчаса свое ненаглядное дитятко. Розамунде некогда, и она ворчит, когда ее отрывают от работы, а детей сегодня не удержишь на месте: они бегают от одной двери к другой, поглядывают на небо, скоро ли стемнеет. Малыш уже начинает подниматься на ножки и рискует расквасить себе нос. А мне в сегодняшний вечер и десяти рук будет мало. Дети с нетерпением ждут праздника, а у меня еще елка не готова.

Она раскутала ребенка и посадила его на колени к молодой девушке.

— Ну вот, сиди смирно! — сказала она и своей мускулистой, сильной рукой пригладила кудрявую головку. — Он только сейчас из ванны и чист и свеж, как ореховое ядрышко. Он не будет вас много беспокоить — это мое самое смирное дитя.

Мать вложила ему в ручонку сухарь, и ребенок начал грызть его недавно прорезавшимися зубками.

Пасторша направилась к двери.

Но эти голубые, ясные глаза в хозяйстве обладали зоркостью полководца и даже в минуту самой большой спешки видели любой непорядок. Сейчас это оказалась ветвь барвинка, ниспадавшая на портрет госпожи фон Цвейфлинген и освещенная принесенной свечой: полузасохшие молодые побеги поникли на своем стебле.

— О, бедняжка! — произнесла она с состраданием и, взяв стоявший рядом графин с водой, полила сухую, как камень, землю.