Наследница Магдалины (Наследство Магдалены)

Брижит еще некоторое время подержала ладонь на лбу ребенка, затем, быстро встав с колен, повернулась лицом к женщине.

— Кризис прошел, — промолвила она с усталой улыбкой. — Он будет жить, но все еще нуждается в хорошем уходе. Я оставлю вам все необходимые травы и объясню, как ими пользоваться.

Женщина встала на колени перед Брижит и попыталась поцеловать край ее плаща. На глазах ее выступили слезы благодарности, и она то и дело называла спасительницу Мадонной. Пастух присел в изголовье ребенка.

— Мы никогда не сможем с вами расплатиться, — сказал он.

— А вы мне ничего и не должны, — ответила Брижит. — Исцеляющий дар достался мне по наследству, а потому я тоже делаю вам подарок, — этим словам когда-то научила ее мать, и они тоже являлись частью древней традиции. Но каждый раз, когда она их произносила, они звучали свежо и весомо.

— Но, Мадонна, все-таки надо хоть что-то...

— Ничего, ничего, ну разве что краюху хлеба да кружку вина, — улыбнувшись, ответила девушка. — Мне ведь скоро снова в дорогу.

Подняв с колен жену пастуха, Брижит вышла сквозь низенькую дверь хижины в раннее утро.

В небесах все еще светила луна — сверкающий серебряный серп на фоне испускающего сияние густого аквамарина. Кожаные сандалии Брижит промокли от росы. Ночные бабочки, словно хлопья бледного пепла, мерцали в пропахшем летними травами воздухе.

Брижит облегченно вздохнула. Мальчик и впрямь был очень болен, и большая часть целебной энергии покинула ее тело, чтобы уничтожить инфекцию, грозившую убить невинное дитя. Теперь ей были необходимы покой и одиночество. Скоро сюда вернется Кретьен, чтобы доставить ее в катарский дом у склона горы, где они провели большую часть этой недели. Известие о странствующих целителях моментально разнеслось по округе. Пастух был двоюродным братом горничной с катарского подворья. Теперь он поведает о чудесном исцелении своего сына больному родственнику в долине, и все начнется снова.

Брижит не спеша шла по мокрой траве, наблюдая за тем, как тает в предрассветном небе луна. Вновь и вновь придется делиться своим даром. Люди постоянно говорили о плате и долге, но каждый раз платить приходилось ей, так, как платила когда-то ее мать.

— Никогда не отказывай страждущим, — по-прежнему звучал в ушах ее чистый голос Магды. — Ты можешь осквернить свое тело, разбить свое сердце, только никогда не нарушай священной клятвы, — слова звучали так явственно, что Брижит казалось, повернись она сейчас, ее мать обязательно будет стоять у нее за спиной.

На востоке загорелась тонкая золотая полоска. В небе висел прозрачный призрак луны. Брижит лицезрела лишь рождение зари, но ей казалось, будто бы она уже слышит далекий грохот марширующих сапог, стук лошадиных копыт, лязг оружия. Горизонт загорелся огнем и распылился кровавыми пятнами. Резко повернувшись, девушка вернулась в хижину.

У дверей бедной лачуги росли лилии. Восковые соцветия благоухали медом и мерцали белизной в утреннем свете. Брижит остановилась, коснувшись цветка рукой. Лилии всегда нравились ее матери. Ведь они были посвящены Богине и являлись одним из символов плодотворной чаши ее чрева.

— Если хотите, Мадонна, то можете их сорвать, — сказала жена пастуха, стоявшая в дверях с кувшином в руках.

— Нет, — ответила Брижит, печально улыбнувшись. — Пусть растут и спокойно плодятся.

ГЛАВА 11

Безье, 22 июля, 1209 г.

Надевавший панцирь Симон на мгновение замешкался. Его глаза проследили за траекторией камня, полетевшего с городских стен и упавшего вблизи от его солдат. Кроме камня, жители Безье кидали в обступивших город крестоносцев тухлые овощи и дерьмо, однако все их «снаряды» не долетали до воинов христовых.

Симон не спеша облачился в доспехи и принял из рук своего сына Амори шлем.

— Опять мимо, — заметил юноша.

— И о чем это тебе говорит?

— А о том, что у них нет достаточно мощных метательных машин или они совершенно не умеют ими пользоваться, сир, — отрапортовал мальчик. Симон одобрительно кивнул в ответ. Амори был достойным учеником, быстро все схватывал, а опыт в конце концов со временем к нему придет. Ведь он тоже де Монфор.

— Они считают, что преимущество на их стороне, — промолвил Симон. — В этом-то и есть их слабость.

Бравые восклицания вперемежку с грубой руганью продолжали доносится с крепостных стен. В большинстве они были на южном диалекте, скорее напоминавшем каталонский, нежели французский, но кое-что кричалось и на вполне понятном норманнском. Симон холодно улыбнулся, заметив, как густо покраснели уши его сына.

— Ничего, ничего, пусть побалуются, — промолвил старший де Монфор. — Расплата уже близка.

Он вставил сапог в золоченое стремя. Белоснежный конь с серебристой гривой нетерпеливо бил копытом. Лошадь такого цвета Симон выбрал специально, она выделяла его на поле брани, к тому же обагренный кровью меч прекрасно смотрелся на белом фоне. Высокое седло придавало седоку дополнительную устойчивость, а длинные поводья позволяли свободно наносить удары любой сложности.