Наследница моря и огня

– Стеклянные бусины… – Он закрыл глаза пальцами и взвыл, как его псы. Затем всплеснул руками и вернулся в дом. На этот раз он отсутствовал дольше; вид у него, когда он вышел, был, если такое возможно, еще более загнанный. Он покачал перед ней небольшим искрящимся кольцом из круглых стеклянных бусинок – простым ожерельем, какое торговец может подарить молоденькой девушке или измученной работой жене земледельца.

– Славная побрякушка и Фарру весьма к лицу. – Затем, когда она наклонилась, чтобы взять бусы, он опять вцепился в ее запястье. – Прошу тебя, – прошептал он. – Я дал тебе череп. А теперь войди в мой дом, побереги себя. Я не могу тебе позволить скакать через Хел. Пока что спокойно, но когда настанет ночь, никто не смеет высунуть нос за дверь и все покрепче запираются; ты окажешься одна, во тьме, с именем, которое носишь, и кругом – буйная злоба всех древних владетелей Хела. Той скромной силы, которую ты унаследовала, не хватит, чтобы защититься. Прошу тебя…

Она высвободилась и попятила лошадь.

– Тогда мне придется испытать в деле иное наследие. Если я не вернусь, это не имеет значения.

– Рэдерле!

Она ощутила, как звук ее имени прокатывается над его землями, эхом отдается в чаще лесов и мест тайных сборищ. Она спешно поскакала прочь от его дома, прежде чем он успел пуститься вдогонку. Вниз по реке она проехала к его южным полям, где лежала побитая и потоптанная молодая пшеница, а древние могилы Халлардовых предков, некогда – уютные зеленые жилища мертвых, двери которых по грудь ушли в землю, были раздавлены, словно яйца. Всадница осадила коня. Сквозь темную осыпавшуюся землю и разбитые камни тускло поблескивало богатое вооружение, которого не посмел бы коснуться никто живой. Рэдерле подняла голову. В лесах не было никакого движения, летнее небо безгранично простерлось над Аном, безоблачное и мирное, – разве что на западе голубизна сгустилась до темно-синего узкой полосой над самыми дубами. Всадница снова повернула коня, оглядывая пустынные шепчущиеся поля. Затем негромко проговорила по ветру:

– Фарр, твоя голова у меня. Хочешь ее вернуть, чтобы она лежала под землей с другими твоими костями, – приди и возьми.

Весь остаток дня она собирала хворост и сучья на краю леса над курганами. Как только зашло солнце, она развела костер и освободила череп от бархатистого покрова. Годы и копоть обесцветили его. Золотой ободок, окаймлявший широкий лоб, врезался в кости. Зубы, как она заметила, сохранились в тесно сомкнутых челюстях. Глубокие глазницы и широкие выдающиеся скулы давали представление о том, каков был из себя король, голова которого яростным и непокорившимся взглядом взирала на мир с кучи кухонных отбросов короля Эна. Свет костра заиграл тенями в глазницах, и во рту у Рэдерле пересохло. Она расстелила яркую ткань и положила череп сверху. Затем достала из кармана стеклянные бусы и связала их мысленный образ со своим именем. И бросила их в огонь. Она вместе с черепом, дровами для костра и тревожным скакуном оказалась в кругу сияющих огромных и ярких лун.

На восходе луны скотина в стойлах Халларда принялась реветь. В небольших усадьбах за лесом перепуганным визгливым хором залились собаки. Что-то вздохнуло за дубами, но не ветер, и ее плечи ссутулились, когда вздох проносился над ее головой. Конь, лежавший близ нее, кое-как поднялся на ноги, весь дрожа. Она попыталась ласково заговорить с ним, но слова застряли у нее в горле. Среди дальних деревьев раздался громкий треск; звери, до сих пор тихо таившиеся, зашевелились и бежали прочь. Мчавшийся не разбирая дороги олень стал на дыбы и возопил, наткнувшись внезапно на загадочный огненный круг; шарахнулся в сторону и устремился в открытое поле. Лисы, косули, ласки пробудились в ночи и молча, в отчаянии, пробежали мимо, одурев от треска ломающихся веток и жуткого таинственного воя, который снова и снова прокатывался по лесу. Рэдерле дрожала, ее руки заледенели, мысли развеялись, точно мякина по ветру, но она подкладывала в костер ветку за веткой, пока бусины не напились пламенем, словно кровью. Она едва удержалась, чтобы не сжечь все свои запасы сразу, и стояла, зажав руками рот, не давая сердцу выскочить из груди, ожидая, что вот-вот явится нечто поистине жуткое.