Наследница Шахерезады

Поскольку я рассчитывала на сочувствие, от подобной черствости у меня не только язык онемел, но и пальцы, так что я задержалась с написанием ответного сообщения.

А толстокожая Ирка уже прислала мне новое послание:

«ОВЕНского вальса!»

И тут же смайлик.

Я тихо зарычала, и пацанчик с помпоном оглянулся на меня с опасливым интересом.

Я сделала страшные глаза.

Неразумный детеныш захихикал.

Любимая Иркина шутка сегодня меня не смешила.

По гороскопу я Рак, но подруга уверена, что мои родители подделали метрику, чтобы скрыть от мира тот факт, что на самом деле я Овен. По Иркиному мнению, я в избытке награждена типичным бараньим упрямством, о чем она не раз упоминала и на стадии моих сборов в Вену-Прагу. Я миллион раз объясняла подруге, что характеристики Овена как знака зодиака вовсе не соответствуют выразительному образу барана в русском фольклоре, но тщетно.

Впрочем, надо признать, что я действительно не привыкла пасовать перед трудностями.

23 января, 20.15

Наша компания пополнилась – привели мужичка, в котором только слепой инопланетянин не признал бы типичного русского, потому как обут он был в валенки, одет в тулупчик, а с неухоженных светлых вихров при появлении в участке почтительно стянул ушанку. Для полноты анекдотичного образа не хватало только балалайки и дрессированного медведя, так что я не удержалась и захихикала.

– Добрый вечер, – неуверенно сказал мужичок, стрельнув в меня лазоревым взглядом.

– Здорово, земеля, – нарочито бодро откликнулась я.

– Что, тоже наши? – Мужичок чуть приподнял белесые бровки и огляделся.

Прочие задержанные выглядели как стопроцентно не наши, и он поправился:

– Наша.

Меня появление соплеменника, с одной стороны, порадовало: хоть поболтать с кем будет. С другой стороны, было непонятно, о чем мне болтать с этим некрасовским персонажем? О ценах на рожь и падении надоев?

«Эй, что за снобизм! – прикрикнул мой внутренний голос. – Не суди по одежке – возможно, этот парень большой интеллектуал! Вспомни Ломоносова!»

– М-да, прямиком из Холмогор, – пробормотала я, еще раз оглядев соплеменника.

И тут объявился переводчик – к сожалению, не во плоти, а только по телефону.

Усталый женский голос с мучительным акцентом информировал меня о том, что виза моя оформлена с нарушениями правил въезда в Шенгенскую зону, а посему лететь мне ближайшим рейсом до дому, до хаты.

Я проявила пресловутую баранью настойчивость и заставила переводчицу сначала выслушать мои резоны, а затем и довести их до сведения уважаемых полицейских (или пограничников). На это уважаемые и заметно утомленные пограничники (или полицейские) сказали, что рассмотрят возможность отправки меня не на восток, а на запад только в том случае, если мои особые обстоятельства им авторитетно подтвердит посольство. Телефонный номер участка мне любезно написали на квадратной бумажке с липким краем, и я бережно спрятала ее в бумажник.

– Конечно, подтвердит! – обрадовалась я и снова потянулась за телефоном, но вызвать кавалерию не успела.

Не дожидаясь дальнейшего развития событий, полицейские настоятельно предложили покинуть участок и вывели под конвоем в транзитную зону аэропорта.

– Ит энд дринк! – Мой конвоир махнул рукой направо, любезно указывая мне направление к кормушке и поилке.

– Данке шен, я разберусь, – пообещала я, опускаясь в ближайшее кресло.

Есть и пить мне расхотелось ввиду гораздо более неотложной необходимости поднять по тревоге прогрессивную международную общественность.

23 января, 23:40

Часа два-три я головы не поднимала, перезваниваясь и переписываясь с коллегами-журналистами и сотрудниками посольств, пока наконец не уверилась, что сделала все, что смогла.

Добрые посольские люди пообещали отправить в участок бумагу-ходатайство, а журналисты так утомили венских полицейских звонками с вопросами о моей судьбе, что им почти пообещали: все решится наилучшим образом.

Правда, что считать таковым – не уточнили.

Часом Икс определили девять утра.

Я приготовилась ждать.

24 января, 01.30

Я отыскала на первом этаже аэровокзала просторное помещение, скудно меблированное полицейской будочкой и креслами без разделительных перегородок.

В будочке кто-то шуршал, диванчики пустовали.

На наиболее мягком из них я свила себе малоразмерное гнездышко из куртки и шарфа, сунула под голову сумку, накрыла лицо капюшоном и погрузилась в зыбкий тревожный сон.

24 января, 3.30

– Панини с ветчиной, – сонным голосом пробормотал Феликс, опуская тарелку на середину стола.

Он уже забыл, кому из посетителей предназначался именно этот заказ, но надеялся, что сами-то они об этом помнят. Сами-то они вряд ли провели на ногах почти двенадцать часов и уж точно не бегали при этом туда-сюда с тяжело нагруженным подносом.