— Ты так похожа на нее, — жаркий шепот щекотал запястья, но это тоже не волновало совершенно. — Ты, это и есть она. Ты это она, Настенька, она! Ты вернулась ко мне! Я так ждал, Настенька, как я ждал! Самарский думал, что сможет спрятать тебя от меня! Думал, что сможет удержать тебя там, думал, что ты не почувствуешь, что я вернулся. А я вернулся, я за тобой вернулся! И он сам привел тебя ко мне, привел тогда, у себя на приеме. И потом… Боже, когда ты позвонила, я готов был мчаться на луну, лишь бы увидеть тебя опять, Настенька. Ваши жалкие попытки меня разоблачить… Он думал, что я понятия не имею о вашей связи, он сторожил тебя как цербер! Знаешь, скольких усилий мне стоило склонить на свою сторону Ермолова? Он сделал то, что у меня бы не получилось, ему нужно было просто вернуть тебя мне, только вернуть, Настенька, и вот — ты тут. Настенька, никто не смог бы помешать мне. Ты снова рядом, снова со мной, ты снова моя, Настенька, мы снова вернемся в то время, ты снова будешь смеяться, мы вместе будем смеяться, мы уедем, мы начнем новую жизнь, в которой будем только мы — только я и ты, Настенька…
— Саша, — собственный голос показался девушке чужим. Он никогда не был таким мертвым, в нем всегда были краски. Раньше. — Я не Настя. Меня зовут Саша.
— Нет, Настенька, нет! Даже не пытайся! Нет никакой Саши. Нет никого. Есть только ты и я, Настя. Я и девушка с остановки, с мокрыми волосами. Правда? Скажи, правда, Настенька!
— Нет, — Саша попыталась выдернуть руки из стального хвата мужчины, но сил на это не хватило. — Меня найдут, — она ненавидела сейчас себя, ненавидела отца, ненавидела жизнь, но не меньше она ненавидела его. Не за убийство, уже не за убийство. За то, что ей пришлось услышать все это. И она хотела сделать ему больно. Так же больно, как он сделал ей.
— Кто? Кто тебя найдет, принцесса? Кто? Самарский? Он такой же урод, как твой отец. Ничуть не лучший. Он не позволит тебе любить. А ты должна любить, ты должна меня любить, принцесса.
К ней потянулись противные пухлые губы, вызывая новый порыв тошноты, грязно, противно, будто ее пытается поцеловать труп из той реки. Избитый до полусмерти труп из реки.
— Я беременна, — Саша оттолкнула мужское лицо от себя за считанные мгновения до того, как он снова стал бы вылизывать щеки, глаза, губы.
Она не знала толком, зачем это говорит. Чтоб вызвать брезгливость или жалость… Просто хотела, чтоб знал, чтоб понял, что судьба действительно циклична, с разницей лишь в том, что на этот раз — ребенок не его.
— Врешь, — Шутов сузил глаза, резко поднимаясь на ноги.
Хоть что-то у нее получилось. Новость его взволновала. Подорвавшись, он стал выхаживать взад и вперед, бросая на нее короткие взгляды. И глядя на него, почему-то безумно захотелось смеяться. Настолько, что сдержаться Саша не смогла.
Сначала, смех был похож на всхлипы, ведь слезы продолжали литься из глаз, а потом… Боже, она не хохотала так в жизни, согнувшись вдвое, схватившись за живот, который грозил вот-вот лопнуть. Как же ей было смешно.
Смешно ломать его планы, смешно потому, что она знала точно — такой Настя быть не могла. Смешно потому, что она способна была смеяться над собственной разрушенной под корень верой в мир вокруг.
— Ты врешь, — ее снова встряхнули, заставляя поднять затуманенный взгляд.
— Нет! — слово удалось выдавить через силу, прекращая хохотать лишь на секунду. — Нет! Я беременна! Гребаный придурок, я беременна!
— Ты врешь!
— Идиот, — не было страшно грубить совершенно. Что он сделает? Ударит? Убьет? Как оказалось — это не самое ужасное, что может случиться в жизни.
— Заткнись! — она его бесила. Бесила настолько, что по-детски непосредственный обычно взгляд сейчас метал молнии. — Заткнись!
— Придурок! Идиот! Какой же ты жалкий! Не смог защитить даже ту, которой дорожил. Это ты виноват! Это ты виноват в ее смерти! Ты должен был запретить возвращаться! Должен был закрыть в доме, забрать документы! Ты должен был!
— Заткнись!!! — Саша добилась, чего хотела, в нем проснулась ярость. Настоящая животная ярость. Он сам думал так же, и теперь они поменялись местами. Теперь он не хотел слушать, но не мог ничего поделать с ней.
— Это ты виноват! Из-за тебя она умерла! И я тебя ненавижу! Я, Настя, я тебя ненавижу! Лучше б ты тогда сдох! Я ненавижу тебя, урод! — Саша с мазохистическим удовольствием почувствовала, что щеку вдруг начало дико печь. Он не сдержался. Не сдержался, заехав по лицу. И даже в этом он был далеко не лучшим. У Самарского когда-то получилось больней. Или просто тогда она еще могла что-то чувствовать? — Я буду ненавидеть тебя каждый день. Каждую минуту. Каждую секунду. Я буду ненавидеть тебя столько, сколько ты будешь видеть во мне Настю!