Наследница тамплиеров

Внезапное сильное возбуждение, потребовавшее стонов, и разрядка — значит, вот причина синего сияния и криков возле незримой плиты. Уж не это ли заложено в гербе? Взаимодействие двух тел, взаимопроникновение не на уровне грубой чувственности, а на каком-то ином? Рождение энергии, которая заряжает монеты?..

И при мысли, что старому профессору теологии этого не понять, не говоря уж о том, чтобы пустить в ход, Кречет засмеялся.

Лео тем временем пришла в себя окончательно и поднялась с носилок.

Аствацарян продолжал хвалить ее, Кириллов многословно благодарил. А она смотрела на крыльцо «Трансинвеста» и на Афанасьевский дом. Она ждала — когда же появятся те, что сидели в подвале?

Перед домом и крыльцом было пусто, главные события разворачивались в Савельевском переулке. Админ Сева сумел изнутри открыть дверь комнатки с экранами, и из «Инари» сперва вынесли тело Митеньки и Анюту. Потом, усадив Анюту в больничную коляску, оперативники стали выводить шантажистов.

Поняв, что нужно быть именно там, Лео поспешила к дверям «Инари».

Митеньку положили на асфальт. Лео встала рядом и склонила голову. Это было уважение — но к референту господина Успенского оно не относилось. Лео пыталась оказать посмертный почет тамплиеру Арно де Бетанкуру. Бетанкур был тем мужчиной, с которым она бы поладила. А Митенька? Что — Митенька? Был офисный мальчик — и нет офисного мальчика.

Профессор теологии, увидев, куда идет Лео, на полуслове прервал свои научные теории и поспешил за ней. Он должен был предложить свои услуги Лео в деле обуздания своенравной Икскюльской плиты.

Он не понял, что Лео сейчас нуждается в молчании.

Анюта, сидя в кресле, смотрела на Лео с недоверием — она не понимала, чего ждать от этой женщины. И больше всего боялась, что Лео отнимет «мальчика» и «девочку», спрятанных в сумке. Они там шевелились, она чувствовала это, и идущее от них тепло чувствовала, и была готова защищать сумку любой ценой.

«Мальчик» и «девочка» были необходимы, но для чего? После всех потрясений Анюта не очень соображала, где причины, где следствия.

Кречет не стал преследовать Лео. Между ними словно выстроилась стеклянная стена, не дающая прикоснуться друг к другу. Это было печально, однако так случилось, и Кречет чувствовал — хотя она и хочет быть с ним, но — не получится, не получится… Она была женщиной с другой планеты. Строить с такой прочные отношения просто невозможно. А для обычных, ни к чему не обязывающих отношений подруга у Кречета есть. Надолго ли — неведомо.

Но просто исчезнуть из ее жизни он не хотел. И потому пошел следом за профессором теологии. Ромуальд, растерянный и не уверенный, что неприятности кончились, поплелся за Кречетом.

Близко подходить Кречет не стал. Он только смотрел, как Лео стоит возле Митенькиного тела, не шевелясь и опустив голову; кудрявая челка свалилась ей на лицо, словно желая спрятать от всех неожиданную скорбь.

Оперативники стали выводить через «Инари» шантажистов. Их было двое, Ричард Арнольдович и Эдгард. Они не пришли в себя, покачивались, пытались уцепиться то за дверной косяк, то за чье-нибудь плечо. Им мешали наручники.

Последнее, что извлекли из здания «Трансинвеста» через «Инари», были носилки. На них лежал Аскольд.

Юноша был мертв — но и в самой смерти фантастически красив, ангельски прекрасен.

Лео подняла голову, откинула челку. И так вышло, что в поле ее зрения оказалось довольно много народа — кроме Митеньки у ног, это были шантажисты, носилки с Аскольдом, благообразный седенький старичок. Этот старичок устремился к Лео со словами, которые были ей отвратительны — она слышать больше не желала про Икскюльскую плиту. Она выставила перед собой руку, чтобы оттолкнуть его, если чересчур приблизится. Он понял и попятился.

Лео молча смотрела на этих людей — шантажистов, включая покойника, профессора теологии, съежившуюся в коляске Анюту. Среди них незримо присутствовали мертвый банкир Успенский и Алексей Ильич Потапенко, пока еще живой. А также три женщины — Таисья Артуровна, Надя, Милана.

И чем дольше Лео смотрела — тем сильнее делалось отвращение.

Она не придавала раньше особого значения своему аристократическому происхождению. Но сейчас в ней снова заговорила кровь — кровь старинного прусского рода, кровь офицеров, служивших Великому курфюрсту, кровь победителей при Фербеллине. Ей, Леониде фон Рейенталь, было неприлично спорить о добыче с этими людьми, помешавшимися на деньгах и готовыми за пару заряженных монет продать душу дьяволу.

Прадед многое предусмотрел — только не это. Он не мог издали увидеть людей, которые начнут воевать за Икскюльскую плиту, не имея на нее ни малейшего права.

И как бы поступил прадед?

Да, пожалуй, послал бы к черту всю эту свору, от души пожелав им подавиться плитой. И пусть пляшут вокруг нее, пусть перевирают латинские формулы, тайну плиты им никто не откроет, и она останется вещью в себе. Два всадника на одной лошади будут молчать — и точно так же будет молчать Леонида фон Рейенталь, единственная истинная хозяйка и хранительница секрета. Быть в своре — недостойно ее имени и ее крови.