Наследница тела

– Я тоже надеюсь, – Сергей на минуту отвернулся, а потом снова посмотрел на Стаса и тот вдруг неожиданно понял, что муж Катрин его не очень то жалует. Общается только из-за жены. Скорее вынужден, чем по собственному желанию. Возможно, даже ревнует. – Иван Николаевич очень надеялся, что женитьба на Анне поможет тебе остепениться. Твои выходки последнее время всех удивляют.

Лицо Трубецкого стало надменным. Ну, конечно, князь же, хихикнул мысленно Стас. Ему захотелось пошутить.

– Знаешь, Серж, почему пьяному не стыдно наутро? Он ничего не помнит о своём поведении. Так вот и я. Судьба оказалась ко мне благосклонна. Отшибла память. Так что, милый друг, мне не стыдно. Но если ты меня посвятишь…

– Нет уж, уволь. Пусть Катрин тебе рассказывает о твоих похождениях. И, вообще, позволь узнать, отчего ты решил разорвать помолвку?

– Женюсь только на женщине, которую полюблю.

Князь Трубецкой скривил чётко очерченный рот.

– Такое возможно? Нам казалось, что ты хорошо относишься к Анне. И она поможет тебе повзрослеть.

– Хорошо недостаточно для женитьбы. Вот скажи, зачем ты женился на Катрин? Только потому что это был идеальный брак во всех отношениях или потому что когда ты увидел её тебя, словно током прожгло, и ты мгновенно понял: это моя женщина. Готов на любые глупости, только бы её добиться.

Стас вспомнил Алису и это удивительное чувство, когда он увидел её и позже, когда она села в его машину. Ему захотелось быстро ехать, всех обгонять, увидеть улыбку на её лице.

– Ну глупости это не моей части, – нахмурился князь Трубецкой. – К тому времени мне уже исполнился тридцать один год. Катрин имела хорошее происхождение. Александра Григорьевна Козицкая, мать Катрин, наследница медеплавильного завода была одной из богатейших женщин того времени. Мужу её графский титул пожаловали за то, что смог миллионами жены распорядиться. Катрин, несмотря на молодость, прекрасно образована, красива и что очень важно: умна. Я, можно сказать, влюбился в её ум. Не знаю никого из женщин, с кем бы я мог так откровенно разговаривать.

Ничего ты понимаешь в любви, князь Трубецкой, подумал Стас. Бедная Катрин.

– Разговаривать, это очень важно, – иронично заметил Стас. – Но мне кажется, что для совместной жизни необходимо кое-что другое. Расскажи мне лучше о службе. А то я начальству честь не отдам, с меня погоны снимут.

– Ты как-то странно стал выражаться, – заметил Трубецкой, глядя на Стаса, как на больного. – Как будто ты это не ты.

Зришь в корень, подумал Стас. Не я это, и к тебе у меня никакого уважения нет. Не то, что к твоей жене. Он вспомнил женственный облик Катрин и понял, что эта её мягкость и обворожительность в ней благодаря тому, что она наполовину француженка.

– Ну что ж теперь мне делать?

– Не знаю, – развёл руками князь. На правой руке сверкнуло в пламени свечи массивное обручальное кольцо. Надо бы уберечь Катрин от ссылки, решил Стас. Нечего ей там делать. Она создана для любви, роскоши и балов. Не было бы Алисы, сам бы в неё влюбился. – Ты хоть постарайся, пока ты болен, держаться скромнее.

– Благодарю за совет, – Стас прижал руку к груди. – Может, напомнишь мне в каком я звании?

– Поручик лейб-гвардии Гренадёрского полка.

– Всего-то поручик, – обиженно протянул Стас. – А я думал, что герой.

– Ты герой и есть. Нет ни одной скандальной истории, в которой бы ты не оказался замешан. А твой сарказм с начальством доведёт тебя до беды. Странно, что после твоей шутки, тебя, вообще, не разжаловали в солдаты. Только благодаря, наверно, твоим прежним заслугам.

– Это каким?

– Знаешь, мне кажется, ты сейчас притворяешься. Не может быть, чтобы ты ничего не помнил.

– Память должна вернуться, – уверенно заявил Стас. – Я потому и спрашиваю так много, чтобы поскорее встать в строй.

– В войне с Наполеоном тебя наградили орденом Святой Анны третьей степени, что меня вовсе не удивляет. Твоя храбрость иногда граничит с безответственностью и задиристостью. Ладно, мне нужно идти. У нас сегодня званый вечер.

Трубецкой поднялся. Сапоги поскрипывали, когда он уверенно шагал к двери.

Стасу снова захотелось его позлить.

– Серж, – окликнул он его.

– Что?

– А сколько мне лет?

– Тебе уже тридцать один. Пора и о семье подумать.