Наследница трех клинков

Тришка принес рапиры с шариками на концах, кожаные нагрудники и перчатки. От масок преображенцы отказались. Биться условились не до синих пятен, а так – поучить свои левые руки уму-разуму. Авось когда пригодится.

Они не первый раз скрещивали учебные рапиры и знали друг друга, так что не было нужды прощупывать слабые места. Но левая против левой – это им было в диковинку. Наконец они нашли чем заняться – стали поочередно отрабатывать сперва парирование терцией, потом парирование квартой с обезоруживанием противника. Бедный Тришка набегался, подбирая и поднося выбитые из рук рапиры, да и Громов с Черкасским взмокли.

– Нет, тебе точно место в Академии! – воскликнул князь, глядя, как ловко орудует товарищ клинком. – Только ведь, сказывают, туда попасть непросто. Нужно, чтобы кто-то замолвил словечко. Это не гусиные бои – да и там, поди, есть своя компания, что бьется об заклад.

– Там, я так полагаю, собираются фехтовальные учителя. Куда мне против них! – отвечал Громов. – Ты не забудь, нас благородному фехтованию обучают, красивому, а там в ходу, может статься, подлые приемы и ухватки. И первая моя схватка окажется последней.

– Хоть раз бы туда попасть! Хоть поглядеть бы!

– Вот вернемся в столицу – поспрашиваем умных людей, раз тебе невтерпеж, – пообещал Громов. – Но ты имей в виду – нельзя, чтобы тебя там видели. Уже и теперь измайловцы считают, что ты недостойную ухватку пустил в ход, к коей твой риваль не был готов. А коли узнают, что тебя видели в Академии, такие слухи пойдут! И до государыни дойдут, помяни мое слово.

– Эх, вечно ты всю идиллию испоганишь…

– Пошли ужинать. Ужин мы честно заслужили.

– А знаешь ли, Саня, о чем я думал, когда с тобой бился?

– Даже и вообразить невозможно.

– Я думал о ней – о той рыженькой… Вот бы она видела, как я бьюсь!

Громов только вздохнул – с ним в юности тоже такое бывало, но сейчас он считал себя человеком взрослым и переросшим пору нелепой мечтательности.

– А разве тебе никогда не хотелось встретить даму – и сразу полюбить ее? И чтобы она тебя сразу полюбила? И знать – вот оно, вот! И чтобы без всяких выкрутас и записочек дурацких, без девизов в коробочках, без конфектных бумажек со стихами!

– Да не влюбился ли ты посредством телескопа? Вот было бы беспримерное дурачество! – сказал на это Громов. – Совсем ты ошалел от здешней идиллии!

За ужином князь строил домыслы – в какой семье могла бы жить красотка. Громов пытался отрезвить его новостями о московской чуме. Потом князь принял лекарство и лег спать, а Громов полез на чердак.

Он был счастлив наедине с дорогой игрушкой. К тому же Эйлер дал ему как давнему приятелю переписанные страницы трактата, над коим трудился, невзирая на слепоту. Трактат был посвящен небесной механике, движению планет и комет, а именно эти страницы – движению Луны. Одна беда – мальчик, которому диктовал ученый, был невеликий знаток немецкой грамматики, а Громов – невеликий знаток немецкого языка. В разговоре с Эйлером оба старались понять друг друга, да немец и знал уже немало русских слов, а наедине со строчками Громов ощущал свою беспомощность.

Глядя на Луну, он замечтался. Как хорошо было бы, если бы к сестрам посватались богатые женихи, готовые взять их без приданого… Тогда осталось бы только позаботиться о матери. Служба, полк, мушкетерская рота, которой отдано семь лет жизни, – это прекрасно, однако его опережают сынки из знатных семейств, и это неизбежное зло. Да и сам он не был ли записан в полк грудным младенцем? Был – в пору расцвета своей семьи. Теперь же для него самое разумное – выйти из гвардии в армию, где можно сделать настоящую карьеру.

Странным образом он не придавал значения своим качествам, не замечал женских взглядов. А ведь не одна огорчалась, что эти карие глаза глядят столь отрешенно! Не одна замечала изящно вырезанные, как у статуи, губы, и подбородок с едва заметной ямкой тоже был отмечен придворными ценительницами прекрасного, и отменный для гвардейца рост, и широкие плечи. Не то чтобы преображенец был скромником и недотрогой – а просто голова вечно оказывалась занята вещами посторонними.

В его жизни было несколько приключений, одно даже опасное, и он решил для себя, что романы с замужними дамами уж очень обременительны. Сейчас он находился словно бы в отпуску – и полагал, что в следующий раз подставит грудь купидоновой стреле не ранее осени, когда начнутся балы и маскарады.

Вот тогда они с князем Черкасским непременно будут бывать в свете – а, может, этой осенью появится и молодая княгиня Черкасская – Елизавета Ивановна, передавая деньги для сына, говорила, что недолго соколу летать, найдется и на него управа. Вот бы еще только матушка присмотрела сыну невесту не хуже, чем та рыженькая, с распущенной косой…