Честно говоря, Лэшер и сам не знал ответа. Устремив взор в окно, он признался, что вообще недолюбливает людей, потому что они неуклюжи, глупы и не могут оперировать возможностями своего мозга так, как он. Поэтому он всегда их одурачивал, хотя впредь больше был не намерен это делать.
— А какая была погода в то утро, когда умерла Сюзанна? — полюбопытствовала Роуан.
— Мокрая и холодная. Дождь лил как из ведра. Из-за этого поначалу даже решили отложить сожжение. Однако к полудню все устроилось само собой. Небо расчистилось. И вся деревня была готова к совершению ритуала. — Лэшер выглядел расстроенным.
— Кто тогда был королем Англии? — осведомилась Роуан.
Он покачал головой, из чего явствовало, что он этого не знает. Потом Роуан спросила его о строении двойной спирали. Он не задумываясь дал описание двух идентичных участков хромосом, содержащих ДНК в двойной спирали, которые, как он сказал, являли собой их гены. Она поняла, что он воспользовался тем самым определением, которое в детстве сама заучивала по школьному учебнику, готовясь к экзаменам. Причем произнес его с некоторым понижением голоса, будто именно в такой интонации они были восприняты через нее его разумом, если таковой вообще можно назвать этим словом.
— Кто сотворил мир? — продолжала расспрашивать его Роуан.
— Понятия не имею! А ты? Ты знаешь, кто его сотворил?
— Есть ли Бог?
— Скорее всего, нет. Спроси других. Это слишком большая тайна. Когда тайна чересчур велика, чаще всего оказывается, что ее вообще не существует. Поэтому и Бога нет. Наверняка нет.
Приходя в ту или иную клинику, которую они избирали для своих опытов, Роуан с Лэшером облачались в белые халаты. Не последнюю роль играло и то, что она умела держать себя авторитетно, как подобает работающему в данном заведении штатному врачу. Поэтому, когда она набирала пробирки с кровью Лэшера, что, кстати говоря, всегда было ему не по нутру, никому из обслуживающего персонала не могло даже прийти в голову, что она не является работником больницы, выполняющим какое-то специальное задание. Однажды ей удалось просидеть несколько часов в одной из лабораторий, разглядывая под микроскопом образцы крови и записывая в журнал результаты своих исследований. Беда была только в том, что ей не хватало необходимых реактивов и соответствующего оборудования.
Предпринятые ею попытки исследования носили слишком грубый, слишком упрощенный характер. Это приводило ее в отчаяние. Если бы ей удалось попасть в Институт Кеплингера! Если бы можно было вернуться в Сан-Франциско и каким-нибудь образом получить доступ в генетическую лабораторию! Но это было слишком дерзкое намерение, об осуществлении которого она даже боялась думать.
Однажды ночью Роуан безотчетно встала с постели и направилась в вестибюль, чтобы купить пачку сигарет. Лэшер настиг ее на лестнице.
— Не бей меня, — бросила она, ощутив, как внутри ее нарастает гнев. Он обуял ее с такой неодолимой силой, что она едва не утратила над собой власть. Никогда в жизни она не испытывала такой лютой ярости. Будь на месте Лэшера кто-нибудь другой, он мог бы стать покойником, как это неоднократно случалось прежде.
— Ты не хочешь работать со мной, мама?
Не в силах справиться с расшатанными нервами, Роуан отвесила ему оплеуху. От неожиданности и боли он расплакался. Качаясь в кресле, он так долго рыдал, что ей ничего не оставалось, как начать успокаивать его. Для этого она стала напевать ему песни.
Роуан долго сидела рядом с ним, лежащим с открытыми глазами на полу. Каким прекрасным произведением природы он ей казался: черная, слегка волнистая шевелюра, довольно густая растительность на лице и нежные, как у ребенка, руки. Правда, по размеру они уже переросли ее собственные, а их большие пальцы, с виду довольно развитые, казались более длинными, чем у обычных людей. Вдруг Роуан ощутила головокружение, которое в очередной раз привело ее в недоумение. Очевидно, ей нужно было поесть.
Лэшер заказал еду в номер и стал наблюдать за тем, как Роуан ее поглощает. Сказав, что теперь она должна регулярно питаться, он встал перед ней на колени и, расстегнув на ней шелковую кофточку, надавил ей на грудь так, что молоко струей ударило прямо ему в рот.