Наследницы

— Не успели отца оплакать… набежали как саранча… девушки с копьями… — Вера отвернулась, смахнув рукой слезу.

— Однажды я прочла интервью отца, — присев на краешек кресла и глядя мимо Веры, начала Саша. — Его спросили о его детях… так вот, он ни словом не обмолвился обо мне. Зато с нежностью говорил о вас. О том, какая вы талантливая, прекрасно рисуете пастелью. Знаете, как мне было обидно?

— Догадываюсь. — Вера поставила картину к стене и прислонилась спиной к дверному косяку.

— Навряд ли. Чтобы понять, надо… пережить это. А мне тогда жить не хотелось. И было мне одиннадцать лет.

В дверях опять возникла Эльза. Казалось, она измучилась быть посредником между двумя конфликтующими сторонами. Она показала Вере мобильный телефон. Увидев выражение ее лица, тотчас исчезла.

— Сколько можно повторять?! — крикнула ей вслед Вера. — Я не буду с ним говорить!

— А ваш муж ни в чем перед вами не виноват.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. — Саша не собиралась рассказывать откуда. Ей просто по-человечески стало жалко Веру. — Он не изменял вам.

— Ах вы и это знаете! — Вера была задета за живое. — Все всё знают, все со всеми спали. Какой-то клубок! А из клубка копья торчат.

— Да при чем тут копья? Просто я хочу помочь вам.

— Сочувствуете? — Вера посмотрела Саше в глаза. — Ага, сочувствуете и хотите со мной судиться!

— Да, я вам сочувствую, — Саша спокойно выдержала Верин взгляд, — и собираюсь с вами судиться.

Внутри у Веры что-то перевернулось. Она вдруг увидела Сашу другими глазами. Перед ней сидит дочь горячо любимого ею приемного отца, обделенная его любовью, вниманием, заботой, и, вместо того чтобы пылать злобой и ненавистью, находит силы сочувствовать. Ей, которая не по своей воле, но все равно, можно сказать, заняла ее место. Когда Вера вновь заговорила, в ее голосе зазвучали участливые нотки:

— Кстати, а откуда вы знаете, что вас нет в завещании?

— Нам сказал его друг, он присутствовал при составлении завещания.

Вера нахмурилась.

— А вот с этого места прошу поподробнее.

Из дневника Владимира Иваницкого

М.Ж. позвал нас с Аликом Цветковым на юбилей. Ясный перец — в подарок юбиляру написали по портрету. Показалось мало. Тогда я попросил Анну написать юбиляру что-нибудь эдакое. Для затравки рассказал эпизод. Ехал я как-то в метро, напротив девушка с книжкой. Читает и буквально рыдает… от смеха. Ее прямо распирало. А народ-то у нас какой в метро ездит. Что с лицами! Сумрачные, злые, нечеловеческие какие-то. Тут не до «географии», уважаемый господин Розанов. Конечно, можно списать на жизнь нашу тяжкую, но, сдается мне, что все-таки много от человека зависит. В общем, пока ехал я от «Сокольников» до «Университета», увидел лишь три человеческих лица. Первое — у малыша-негритоса лет трех, второе — у этой девушки, а третье у бездомной дворняги, которая вошла в вагон и легла у ее ног. Родственную душу учуяла. Так вот, девушка уже и книжку закрыла (Тэффи оказалась), а успокоиться не может. Народ косится, многозначительно переглядывается. В общем, не выдержала она и на «Спортивной» вылетела пулей из вагона и как даст волю своим эмоциям!.. Браво! Анна выслушала внимательно. Вообще-то она у меня по части стихосложения мастер, но обещала подумать. И выдала! Вещицу, как она выразилась. Мы с Аликом были в восторге. Переписываю буква в букву.

«Господи, да сколько же можно объясняться Вам в любви, восхищаться Вами, прыскать от Вас, с Вами от хохота, сознавая, что Вы этого так никогда и не узнаете?! Хотя все это время Вы неустанно продолжали мне возражать: мол, не любовь это, барышня. Хорошо! Тогда что? Я понимаю, восхищаться просто умом глупо! В конце концов этот ум — мужской. Так что на конце опять же замаячит Ваша мужская фигура, натура, плоть (все время держу в голове Вас с Вашим портфельчиком).

Идем дальше. Ваш юмор. Восхищаться им, конечно, можно, но лишь до тех пор, пока не поймешь, что это даже не юмор. И вообще это не смешно. Хотя я смеюсь и делаю это громко, буйно, слезоточиво и даже в общественных местах, где мне либо уступают место, либо выводят, передавая в руки врачей-специалистов. Господи! Что они могут понять? Ведь у Жванецкого не смешно, а трогательно! Только поэтому мы и смеемся, что он нас трогает, затрагивает, утрагивает. А как он говорит о нас, о женщинах! Так никогда не скажет юморист! Так может либо мужчина, либо философ. А он может и так, и так, не разделяясь! Что-что? Нет, лично я этого не знаю. Нет, это, право, смешно! Вы что, его никогда не видели, не слышали, не читали? Михал Михалыч, это я не Вам, это я в публику. А Вам, уважаемый Михал Михалыч, в завершение всего этого сумбура хочу пожелать быть, быть и еще раз быть. Где хотите, с кем хотите, в чем хотите. Но быть! И тогда вопрос «быть или не быть?» станет восхитительно неуместным!»