Наследницы Белкина

Я заерзал в шезлонге, пытаясь этим раскачиванием отразить натиск заботливой родительницы. Скрипнули доски, и вавилонская башня из чашек и блюдец на кривых ощипанных ножках зашлепала в нашу сторону. Успешно миновав дощатый капкан, гладкий, как пешка, с желтым бликом на лбу, Пупсик торжественно проследовал к столу и, держа поднос на подушечках пальцев, с виртуозной небрежностью вышколенной обслуги стал выгружать расписанную цветами и жар-птицами чайную утварь.

— Баранки взял? Где сахар? Зачем столько чашек? — набросилась на него жена.

Пупсик угодливо звякнул ложечкой и, скроив подобострастную мину, убежал в дом.

— Бестолочь, — ласково причмокнула Котик, разглаживая ногтем белку на конфетной обертке.

Пупсик вернулся — запыхавшийся, красный, нагруженный шелестом и посверкиванием разнообразных кулечков и брикетов, — и вывалил свои дары пестрой горкой на стол.

— Ну куда! — загремела Котик, отодвигая грязную посуду. — Нет, вы только посмотрите на него! Что ты притащил? Зачем столько? Ну ничего без меня не могут!

Пупсик виновато осклабился и попытался придвинуть к столу третий шезлонг. От резкого рывка материя соскочила, обнажив изъеденное временем дерево.

— Что ты творишь! Куда ты его волочишь? Не трогай! Возьми себе стул! Стой! Не ходи никуда, ты и там все разломаешь! Поправь! Да не дергай! Осторожно, вот так. Теперь подай мне сахар. Да не этот, а в сахарнице! Вот балда! Ну садись уже и не скрипи, голова раскалывается от твоего мельтешения!

Пупсик боязливо присел, стараясь несильно обременять хлипкое полосатое сиденье. Я тоже выжидающе затих.

Котик, упорядочив мир людей и вещей, сосредоточилась на пчелах, которые вовсю вились вокруг пьянящих медовых свертков.

— Мы так счастливы! — резко сменила тон и тему она. Патетические призвуки вместо трубного гласа не предвещали ничего хорошего. — Завтра великий день!

Слева, в зарослях малины, завозились и захрустели сухими ветками. Я насторожился. По спине пробежал неприятный холодок. Рванувшись вперед, я едва не опрокинул чайный, янтарный, жидким солнцем отдирающий натюрморт.

— Рам-Там, это ты? — слащаво промурлыкала Котик.

В замшевых листьях прорезалась круглая, персидского вида голова с серыми декоративными усами, на которые, как на каркас, были натянуты лохмотья паутины с мелким сухим уловом пауков и мух; лиловый нос-рогулька счастливо гармонировал с просвечивающими розовым, аккуратно запечатанными конвертами ушей; за ними, томно выгибаясь, потрескивая искрами, выплыла шелковистая, холеная спина, толстые тумбы лап в мягких мохнатых тапочках; замыкал процессию напоминающий длинное солнце, легкомысленно распушенный хвост. И вот он уже весь целиком — рыжий кот, похожий на печального моржа, — деликатно присел на краю террасы.

Я встал и отошел за могучую спину Котика, имитируя крайнюю заинтересованность жарко и желто цветущими одуванчиками.

— Рам-Там, тигреночек, иди к маме, — продолжала миндальничать великанша.

Медовый Рам-Там, в путах паутины и тенетах флегмы, ступая по доскам своими рыжими тумбами, величаво проследовал к барскому столу, чудом не уснув по дороге. Ярко-оранжевые глаза он использовал экономно, открывая их по очереди и презрительно щурясь. Достигнув мощной хозяйской щиколотки, Рам-Там набычился, распушился, окутав щиколотку и себя рыжим туманом, и выжидающе застыл. Пальцы в перстнях окунулись в туман и, поболтав кота в воздухе, уложили его на покатых коленях. Рам-Там обмяк, расплывшись по хозяйскому платью, как большая рыжая медуза, смежил вежды и, судя по благостному виду, уснул.

Стараясь не производить шума, я вернулся на свое место за столом.

— Дурацкое имя, — бросила великанша, обращаясь ко мне, и, заметив мое удивление, пояснила: — Рам-Там-Таггер. Алискина прихоть. И где только она эти словечки откапывает?

— Я тоже удивился, — я тоже удивился тому, что кота зовут не Барсиком и не Пушком, как следовало ожидать от Котика с Пупсиком.

Впрочем, на роль барса плоскомордый, томный, в сдержанно-рыжих тонах Рам-Там годился не больше меня самого. Ему пошло бы что-нибудь столь же тумбовидное и громоздкое, как он сам, — скажем, Баффин или Бомбадил.

Котик, между тем, продолжала весело разливать чай.

Не знаю, за кого принимали меня эти двое из ларца с дряблыми дрожащими подбородками, если вообще за кого-нибудь принимали. Они болтали со мной, как болтает сонный ребенок с плюшевым медведем. Я улыбался, тянул чудовищно сладкий чай и, как всякий уважающий себя плюшевый медведь, помалкивал.

В дверях снова показалась невеста, и, улыбнувшись мне, пенистым воланом вильнула обратно в дом.

С треском разгрызая вежливо подсунутую сушку, я неожиданно вспомнил о цели визита:

— Я привез фату.

Наша песня хороша, особенно в случае скудости репертуара.

— Мы так счастливы, вы себе представить не можете! — в свою очередь затянула великанша, пропустив фату мимо ушей, и сложила руки на складчатом животе, который при разговоре начинал желейно вздрагивать. — Свадьба — главное событие в жизни женщины, правда, Пупсик?