В первую жаркую июньскую ночь Кэролайн проснулась в темноте, прохладные струйки пота стекали у нее между грудей, собирались во впадинке на животе, от пота склеились волосы на лбу. Ей почудилось, что она одна, и не дома, а где-то в пустошах, как если бы прилегла отдохнуть тогда, по пути к ферме Муров, а проснулась только теперь. Ни дома, ни ранчо, ни людей, ни Корина. Она лежала тихо, неподвижно и слушала, как стучит в ушах кровь, слушала свое дыхание, и оно постепенно успокаивалось, затихало. По рукам побежали мурашки. Она оглянулась туда, где в просачивающемся сквозь ставни предрассветном свете виднелся надежный, успокаивающий силуэт Корина. Унылый вой койотов, как всегда, отдавался эхом в ночи, беспрепятственно разносясь на бесконечные, безграничные мили. Кэролайн прикрыла глаза, стараясь отвлечься, не обращать внимания на этот звук. Песня койотов проникала прямо ей в душу, пробуждала от страшного сна, от кошмара. Она вновь и вновь говорила ей о безжизненных просторах, окружающих дом, о пустынной, безжалостной земле.
И в этот миг Кэролайн вдруг с беспощадной ясностью осознала то, что было известно ей давно, но что она до сих пор отказывалась признавать: она живет здесь. Это ее муж, вот это и есть ее жизнь, и они такие как есть. Ничто не изменится, отсюда нельзя сбежать, Корин честно сказал ей об этом. И детей не будет. Вот уж два года, как они с Корином вместе, а многочисленные попытки зачать ребенка ни к чему не привели. Она будет наблюдать, как Джо и Сорока растят свое потомство, думала Кэролайн, а свои дети у нее никогда не появятся. Это будет невыносимо. Если Мэгги снова понесет, то уже не сумеет целый день быть с ней в доме. Итак, навсегда одна в пустом доме, ведь Корин постоянно занят: он то продает или покупает скот, то отвозит новому владельцу чистокровную кобылу, то обсуждает цены на пшеницу в Вудворде. Пустой дом на этой пустой
— Что такое? Что стряслось? Ты заболела? — промычал Корин, с трудом стряхивая с себя сон. — Что с тобой, милая? Кошмар приснился? Скажи мне, прошу! — умолял он, хватая жену за руки, чтобы остановить удары, которыми она осыпала себя и его.
— Не могу… не могу… — всхлипывала она, задыхаясь и тряся головой.
— Да что? Скажи мне!
— Не могу больше… спать под вой этих
Корин обдумал услышанное, а потом улыбнулся.
— А знаешь, я впервые слышу, чтобы ты сквернословила, — заметил он, выпуская руки жены и отводя спутанные волосы с ее лица. — И должен сказать, получается у тебя просто блестяще, — продолжал он, ухмыляясь.
Кэролайн перестала плакать. Она смотрела на его улыбку в темноте, и странный покой снизошел на нее — страшная, безумная усталость взяла свое, и сон, подкравшись, как тать, одолел ее в считаные мгновения.
Наутро Корин ненадолго исчез куда-то еще до завтрака и вскоре вернулся, с таинственной улыбкой и веселыми искрами в глазах. У самой Кэролайн глаза отекли и чесались. В молчании она принялась готовить мужу завтрак, но пережгла кофейные зерна на сковороде, так что кофе получился горьким и мутным. Кэролайн разогрела вчерашнюю фасолевую похлебку и подала к ней плоские пресные хлебцы, но Корин проглотил все это с большим аппетитом. Не успел он закончить, с улицы раздался оклик. Открыв дверь, Кэролайн увидела Хатча и Джо на своих мышастых лошадях, с ружьями, закрепленными на седлах, и револьверами на бедрах. Джо держал под уздцы Потаскуху. Вороная кобыла тоже была оседлана.
— Разве вы сегодня куда-то едете? Я думала, вы собирались чинить изгороди, — проговорила Кэролайн тихим, севшим после ночной истерики голосом.
— Да вот, — ответил Корин, который, почти не морщась, разом допил кофе и уже выходил из дома, — возникло одно неожиданное дело, вот и решил съездить кое-куда.
— Куда это вы направляетесь?
— Мы собираемся… — Корин вскочил в седло, — поохотиться на койотов. — Он усмехнулся: — Ты ведь права, Кэролайн, слишком много их расплодилось вокруг ранчо. Мы стали недосчитываться кур, а тебе эти твари мешают спокойно спать. Да и денек сегодня просто отличный, чтобы немного размяться!
С этим восклицанием он натянул поводья. Потаскуха встала на дыбы и радостно всхрапнула.
— О, Корин! — Кэролайн была тронута тем, как муж старается помочь ей.
Мужчины приветствовали ее, приподняв шляпы, а затем с гиканьем и топотом унеслись прочь, оставив после себя лишь следы на песке.