Наследство

— Нет, нет, Эрика. Это просто невозможно. Погоди-ка, я загляну в папку. Минутку. — Я слышу шаги, скрип дверцы шкафа. — Нет. Вот здесь у меня копия ее свидетельства о браке с сэром Генри Кэлкоттом. Тут ясно сказано, в графе «семейное положение», что она была девицей. Представляешь, тут сказано «старая дева». Старая дева в двадцать один год! Не совсем уместная характеристика, верно?

— Может она… была разведена или еще что-то? — настаиваю я.

— Бог мой, да нет же. В то время и в таком возрасте подобные вещи почти не случались и, уж во всяком случае, огласке не предавались. И разумеется, о них не упоминали при заключении следующего брака. Ребенок наверняка принадлежал кому-то другому, я просто уверена.

— Да… Что ж, спасибо тебе большое.

— Что ты, не за что. Кэролайн всегда замыкалась, если ее спрашивали о жизни в Америке. Мы знали только, что она рано осиротела, близких родственников у нее не было и, вступив в права наследства, она приехала в Англию, чтобы начать все сначала. Замуж за Генри Кэлкотта она вышла почти сразу после знакомства с ним, возможно, потому — по крайней мере, мне так всегда казалось, — что была страшно одинока, бедная девочка.

— Да, похоже на то. Спасибо, что посмотрела для меня документы, и извини за беспокойство.

— Я рада была тебе помочь, Эрика. Я вот думаю — удобно ли попросить тебя прислать мне эту фотографию? Я бы добавила ее к семейному архиву, который собрала. В нем так мало ранних фотографий Кэролайн, да и вообще ее поколения.

— Видишь ли, собственно, мама уже попросила меня отдать ей все фотографии, какие найду. Но я уверена, она с радостью передаст тебе копии с них.

— Конечно. Хорошо, значит спрошу Лору, когда увидимся.

Повисает пауза. У меня язык не поворачивается попрощаться сразу, признав тем самым, что звонила исключительно по делу и не хочу с ней разговаривать. Нам так много нужно сказать друг другу, что говорить невозможно.

— Ну… как провели Рождество? — нахожу я тему. Слышу, как она вздыхает, будто собираясь с духом.

— Прекрасно, спасибо. — Мэри снова умолкает. — Знаешь, а я до сих пор каждый год покупаю подарок Генри. Клиффорд, разумеется, считает меня сумасшедшей, но ведь он никогда не мог понять, каково это — матери потерять свое дитя. Я не могу просто отодвинуть в сторону то, что произошло, и жить дальше как ни в чем не бывало, а у него это получилось.

— Что ты ему купила? — вырывается у меня прежде, чем успеваю остановиться.

— Книгу про ВВС Великобритании. Новые футбольные бутсы, кое-какие DVD-диски… — Голос ее крепнет, чувствуется, что ей доставляло радость выбирать эти подарки. Подарки, которые она никогда не вручит.

Я не знаю, что сказать. Нелепо, конечно, но мне любопытно узнать, какого размера бутсы она приобрела — детские или на взрослого мужчину.

— А ты когда-нибудь вспоминаешь своего кузена, Эрика? Вспоминаешь хоть иногда Генри? — спрашивает Мэри торопливо, глотая слова.

— Конечно. Часто вспоминаю. Особенно сейчас, когда мы снова… вернулись сюда.

— Хорошо. Хорошо. Я рада, — произносит Мэри, и я недоумеваю, что она имеет в виду. Мне кажется, она чувствует, как воняет, смердит наше с Бет чувство вины.

— Так и нет никаких известий? О нем… о Генри? — задаю я идиотский вопрос спустя двадцать три года после его исчезновения. Но какой еще вывод можно сделать, узнав, что Мэри до сих пор покупает ему подарки? Только один: она ожидает, что в один прекрасный день ее сын вернется.

— Нет, — безжизненно отвечает она. Одно слово. Она не пытается добавить что-то еще.

— К нам на Рождество приезжал Эдди, — сообщаю я.

— Кто?

— Эдвард, сын Бет!

— А… да, конечно.

— Ему сейчас одиннадцать лет, столько, сколько… Ну, в общем, он неплохо провел здесь время, шастал по лесу, был совершенно счастлив.

— Знаешь, Клиффорд хотел второго. После того, как мы остались без Генри. Возраст еще позволял.

— О… — только и могу сказать я.

— Но я объяснила ему, что не могу. Как он себе это представлял — что мы можем просто заменить его, как потерянные часы? — Мэри издает странный сдавленный звук, который, как мне кажется, должен изображать смех.

— Нет. Конечно нет, — реагирую я.

Новая длинная пауза, новый протяжный вздох Мэри.

— Я знаю, вы никогда не ладили. Вы, девочки, и Генри. Знаю, он вам не нравился. — Ее тон вдруг меняется, становится натянутым, обиженным.

— Мы его любили! — лгу я. — Просто… просто Динни нам тоже нравился. И, как это бывает, приходилось выбирать между ними…

— А вам никогда не приходило в голову, что Генри… иногда дурно себя вел, потому что вы всегда избегали его, не принимали в свои игры и убегали с Динни? — спрашивает она.

— Нет. Мне… никогда не казалось, что он хочет с нами играть. Он никогда не давал понять, что хочет этого, — бурчу я.

— А я думаю, что ему этого хотелось. Я думаю, это ранило его чувства — то, что вы всегда убегали, не подождав его, — решительно возражает Мэри.