Наследство

Старик хотел что-то сказать, но лишь зло выдохнул, видимо, все еще не понимая, какую линию поведения ему избрать.

— Ну а как отдых? — приставал гость, щуря глаз и не сбавляя нажима. — Развлечения как? Тут ведь, поди, не выпьешь? А?! — Он заржал и подтолкнул старика плечом. — Или пьют? Вот собаки, всюду пьют! У Ивана Анисимова брат в онкологический институт попал, так и там, говорит, пьют. Полжелудка ему вырежут, он пьет. С другой стороны, там, конечно, и делать ничего не остается, только пить. Или у вас все-таки не пьют?.. Ну а как домино, шашки, дают? Телевизор, кино показывают? Ты-то как времечко проводишь? Или книжки читаешь?

Он снова собрался было шутливо подтолкнуть его и захохотать, но старик наконец стряхнул с себя оцепенение, и в глазах его зажегся огонек:

— Я изучаю систему философии, — медленно, жуя тонкие губы, выговаривал он, поводя головой куда-то в сторону, мимо гостя.

Тот чуть удивился и хмыкнул:

— Вот как?! Ну что же… очень хорошо… Сами изучали. Законы знаем. Борьба материализма с идеализмом. Диалектика! Как же. Очень интересно. Молодец!..

Сумасшедший бросил на него взгляд, исполненный презрения.

— Правильное написание слов загадано, — с силой, скрипуче произнес он. — Сущность каждой философии засекречена… Перед мыслителями Вселенной мне приходится пользоваться намеками, поскольку русский язык, как и все другие, еще не совершенный для изобретения общей философии с учетом лучших свойств и разумных желаний всех субстанций — атомов…

— Ну-ну-ну, — гость попробовал перебить эту величественную речь, весело оглядываясь на остальных посетителей, растянув при этом в гримасе свое широкое лицо и даже облизнув от удовольствия полные губы. — Так в чем же дело? — внезапно холодно обратился он к старику, не желая, видимо, давать ему спуску.

— А в том, — сощурился и тот, — что всякое свойство зависит от своего опыта, то есть эволюционирует к лучшему своему пределу! Ты понял меня?! — резко закричал он.

Того все это занимало, и он с готовностью кивнул.

— А от этого, — продолжал сумасшедший, — высшее требование всей философии — познание разума — позволяет достигать могущества преобладания как над мужской, так и над женской субстанциями, так и над всеми атомами.

— Вот как? — хмыкнул гость.

— При отсутствии познания или препятствий для исполнения желаний, которые рождают все существующее, — поправился сумасшедший.

Сказав это, он внимательно посмотрел по сторонам, не выдал ли он себя, а гость совсвем развеселился и почти в открытую дерзко подмигнул женщинам в противоположном углу.

Больной зафиксировал это и в упор уставился на приятеля, силясь остановить боковые подергивания зрачка.

— Погоди, — хрипло сказал он, разжав скривившиеся губы и кося. — Ты что думаешь? Ты думаешь, я ошибся один раз, и я теперь ошибся другой раз. Да, в моей жизни были причины! — с вызовом крикнул он, метнув гневный взгляд в сторону. — Поскольку каждый атом живой свою скрытую жизнь имеет, возможно, различные субстанции рискнули из-за желания узнать!!! Но им этого не удалось в полной и высшей мере, ха-ха-ха!!! А почему?!

Вперив в гостя грозный горящий взор и приподнявшись, он завопил так, что задремавшая, стоя у стола, санитарка прянула и знаками, стараясь не привлечь внимания больного, стала показывать посетителю, чтобы он не волновал того.

— Потому что инстинкт! — задыхаясь от скрипучего своего крика, объяснял сумасшедший. — Для меня инстинкт человеческого разума есть предчувствие возможности данному человеку или близкому ему по крови сродственнику или знакомому! Для меня инстинкт этот касается и рассмотрения природы, то есть рассмотрения законов материи, которая логическим путем существует через нас и которой мы должны опасаться. Потому что всякая причина всегда привлекает за собой последствие, против которого и нужно применить разум. А все боятся, хотя и видят формирование мышления от самой среды естественной природы. Все боятся… — повторил он, наверное вновь почувствовав, что овладевает ситуацией, и положил руку на толстое колено гостя. — Мне нравятся отзывчивые люди, но их очень и очень мало, — сказал он с выражением искренней печали. — Большинство старается отмолчаться. Сколько тюрем, а сколько сумасшедших домов! Сотни тружеников состоят на учете в психоневрологических диспансерах. Долго, еще очень долго должен свистеть бич Божий, бич беспощадной критики культа личности Сталина… У меня одна цель, — вдруг сказал он, подняв голову, глядя просветленно куда-то в верхний угол помещения и (Наталья Михайловна готова была поклясться), словно опытный демагог, играя на публику. — Одна цель: изменить мир мирным путем без единой человеческой жертвы. Через десять лет мы с тобою, — сказал он, не отпуская колена собеседника, — изменим мир, и тогда покончим с революциями, диктатом и войнами навсегда. Ликвидируем органы насилия…

Наталья Михайловна даже удивилась такому диапазону. Гость тоже был теперь по-настоящему изумлен. Мысль безумца между тем бежала по новому кругу: