Наследство

Когда Муравьев впервые увидел Катерину, она показалась ему не слишком хороша, но она была из тех женщин, к которым он испытывал тайное влечение, и стоило ему сказать с ней два слова, как он сразу почувствовал знакомое любопытство к ее миру, ее жизни и уже не мог отойти от нее. Во всех повадках этой молодой дамы — вроде бы и вполне приличной, разве что парвеню, — ему, Муравьеву, чудился манящий привкус беспутства и авантюризма, шарм барышни, которая получила кое-какое воспитание и, однако же, находила удовольствие в том, чтобы якшаться с подонками и со шпаной; Муравьева будоражила мысль, что Катерина узнала за свою недлинную жизнь довольно много и довольно много, наверное, покуролесила: он благоговел перед такими женщинами, перед тем, что они «прошли огонь и воду», что они не боялись случайных связей, вообще — перед их прошлым, воспоминания о котором, несмотря ни на что, так явно были им милы и которое всегда как бы стояло за ними.

Потом Катерина пересела к нему, и он подумал, как ему приятна эта откровенность и эта привычка таких девушек, демонстрируя свою симпатию, подсаживаться рядом. Ночью она рассказала ему о себе.

Перед самой войной, шестнадцати лет, она сбежала из дома с актером едва появившегося тогда кино в Одессу. Родители были, по ее словам, люди весьма благонамеренные и добродетельные, честные провинциалы. «Наша мама, — говорила Катерина, — знала это только два раза во всей своей жизни, в результате чего и получились мы с сестрою…» Девочки воспитывались в таком же духе, но Катерина сказала, что они не верили родителям ни одной минуты, с самого детства.

Актер бросил ее; она сменила несколько театров и несколько любовников. С одним из них она очутилась в Варшаве, была там некоторое время замужем за поляком (не за тем, с которым туда приехала), оставила и его, перебралась в Берлин, оттуда в Париж, где, по ее уверениям, танцевала в кабаре; моталась по всей Европе, пока с помощью той же Анны не нашла себе места в здешнем М-ском театре. В ее рассказах и тут и там постоянно замечались противоречивость и спутанность, и можно было лишь приблизительно установить хронологию ее замужеств и переездов. Предполагая, что она о чем-то умалчивает и чего-то недоговаривает, Муравьев тем не менее оправдывал это смущением, убеждал себя, что она ему вполне понятна, и чем дольше слушал Катеринины рассказы, то сбивчивые и туманные, то, наоборот, прозрачные, душераздирающе простые, тем сильнее ощущал себя влюбленным.

В те дни он верил, что достаточно отнестись к ней немного по-человечески, помочь участием, деньгами, как унижения и обиды, выпавшие ей на долю, забудутся. Ее житейские промахи были случайностью, а если не случайностью, то следствием необузданного воображения — нужно было приложить небольшие усилия, растолковать, чтобы разобраться в себе и людях, и всего этого нагнетания ужасов нетрудно будет избежать. Он удивлялся той наивности, которая уцелела в ней при всех передрягах. «Да, но какая подвижность ума, какая восприимчивость! И до чего все легко и живо!» — восхищался он, глядя, как она, обрадованная, что получила наконец возможность поведать кому-то любящему и понимающему ее все-все, что с ней было, арти стично и весело изображает своих мужей, их родственников, случайных дорожных попутчиков или описывает, чем понравились ей виденные ею города.

Она производила тогда на него впечатление очень и очень неглупой. Ему льстила роль наставника, было приятно объяснять ей, словно понятливому и способному ученику, то, как сам он понимает жизнь, а также и то, как надо держать себя Катерине в тех или иных случаях, как реагировать на те или иные поступки других. Давно известная фантазия «вытащить ее из грязи», то есть «образовать» ее, сделать из нее «даму», всерьез занимала его. Катерина с восторгом принимала эту затею, рисуясь сама себе художником, жадно вбирающим все, что может стать полезным для его искусства. Она не во всем бывала согласна с ним, иногда обижалась, отстаивая правильность своих суждений и свою независимость, и Муравьева долго развлекали эти маленькие споры, часто в постели, когда можно было предотвратить нарастающую отчужденность лаской или поцелуем. Сочетание богемной свободы и мещанской узости ее мнений представлялось ему забавным.

Так прошла зима. Непродолжительные разлуки (Катерина должна была выезжать с театром на короткие гастроли, а сам Муравьев еженедельно — в Университет, читать лекции) нарушали однообразие их встреч и отношений.

Катерину распирало от тщеславия: союз с такой персоной, как Муравьев, — об этом она могла только мечтать. Она не скрывала своей гордости, не скрывала, что всегда стремилась «наверх», но на людях вела себя достаточно тонко и деликатно, чтобы выглядеть рядом с ним не заурядной кокоткой на содержании, не буржуазкой, нежданно-негаданно попавшей в «общество», а скромной и жертвенной подругой большого человека. Муравьев охотно участвовал в этой игре. Увы, вскоре на горизонте появилось маленькое облачко, которое, как водится, стало затем подыматься, расти и так далее.