Перед поездкой решила сварить кашу с тыквой. Наивно веря в целебное свойство мясистых оранжевых кубиков, которые падали в разваренную пшенку, Ника про себя думала: «Может, все обойдется и печень отца не превратится в серый булыжник». Солнце лениво посветило сквозь ажурную занавеску, и холодный лучик коснулся бледного лица. Ника пощурилась, выключила кашу, оставила ее на плите и прошла в свою комнату, там натянула колючий свитер, вытащила из шкафа теплое пальто.
Тетя Соня жила на окраине города, ее номер удалось откопать в старой, засаленной телефонной книжке, пылившейся на антресолях. По словам отца, тетя Соня познакомилась с матерью в поездке, мотались они периодически челноками в Румынию, продавали там мясорубки, дрели, терки — в общем, все то, что считалось в тех краях дефицитом. Порожняком оттуда не возвращались, тащили кожаные куртки, обувь, ликер в пластиковых бутылках.
Образ матери подстерся, но некоторые картинки все-таки застряли в памяти: помнила, как мать вязала ей разноцветные носочки, стояла под окнами в больнице, когда пятилетнюю Нику увезли с воспалением легких, и как пела тонким голосом колыбельную.
Дверь открыла низенькая женщина, Ника представилась.
— Принесло же в такую погоду. — Оставив дверь открытой, женщина заковыляла по коридору.
— Пройду?
Ответа не последовало. Ника зашла в квартиру, огляделась. Обветшалые стены, скрипучий паркет, кот на лакированной рыжей тумбе. В душном воздухе витал кислый запах тушеной капусты. Ника заглянула на кухню и увидела, что женщина склонилась над сковородкой и неспешно мешала серую массу.
— Вы же мать мою знали, а родственница у нее была в Москве, с именем Надежда?
— Нет, не слыхала. Подруга такая — да, была…
Ника рассказала подробности про наследство. Тетя Соня отошла от плиты и уставилась на нее. И будто всю жизнь ждала, когда ее об этом спросят, скороговоркой затараторила:
— Ну, слушай. Случилось это тридцать лет тому назад. Мать твоя дружила с Надькой, рыжей девкой из соседнего дома. Они вместе закончили училище и пошли работать на завод. Твоя мать не брыкалась и исправно ходила с восьми до шести, а вот Надька все рвалась в Москву. Хотела поступить на актерские курсы и играть в театре. Потом случились девяностые, завод закрыли. У Надьки объявился ухажер и все ее планы на переезд спутал, она от него понесла. Хотела делать аборт, а поздно было. Тут твоя мать и вмешалась, сказала, запишет тебя на себя, у самой по-женски проблемы были, беременности не дохаживала. Отцу твоему ничего не сказали, он тогда и не знал, что у матери твоей был выкидыш. В больнице они с акушеркой договорились, так подмену и осуществили. Надька обрадовалась, после родов отлежалась и укатила в Москву, вскоре поступила в «Щуку».
Ника слушала и кивала, а сама все думала: как же так отдала ее эта Надька, словно котенка, и даже потом ни разу не навестила. Вот здесь и раздвоилась линия ее судьбы, и пунктирной, где-то в другой вселенной побежала иная, призрачная. А если бы ее родная мать забрала в Москву, она окончила бы там школу, поступила в институт. Нарисовалась в ее воображении совершенно иная реальность, где унаследовала она не квартиру, а другую жизнь. Кое-как добралась Ника до дома, не раздеваясь, прошла на кухню и уселась за стол. За окном клубился дым из трех труб винзавода, мельтешил пьяной изгородью дождь. Каша стояла на столе нетронутая, отца дома не было. Ника вытащила из кармана письмо с бумагами о наследстве и порвала его на мелкие кусочки, потом выдвинула ведро и кинула неровные клочки в черный пакет.