Наследство

Когда Дудкин сел, Курлов попросил задавать вопросы, и первым поднялся со стула заместитель председателя парткомиссии Чиканов. Чиканов неожиданно задал вопрос, которого Евгений Иванович уж никак не ждал: работал ли он с Дунаевым?

Пришлось ответить «да», и Чиканов задал второй вопрос:

– А почему ушли?

– Наверное, характерами не сошлись, – пожал плечами Бобров.

Чиканов хлопнул маленькой ладошкой по столу:

– Вы мой вопрос в шутку не переводите. Думаю, были какие-то серьёзные причины, глубинные, так сказать, корни вашего конфликта…

– Да жену он у Дунаева увёл, – брякнул Дудкин, резко, ехидно, с нескрываемым удовольствием.

Бобров побледнел, но Курлов поспешил уйти от скользкой темы, предложив ему рассказать, на каких принципах работает в колхозе Плахов.

Пришлось говорить и про арендный договор, и про условия оплаты в зависимости от количества произведённой продукции, и про технику, которую подбирает себе Степан, выплачивая амортизационные отчисления.

– Это всё ладно, Бобров, – вмешался опять Дудкин. – Ты скажи прямо: сколько денег вы заплатили Плахову?

– Не очень много – двенадцать тысяч.

– И это ты называешь – не очень много?! Да такие деньги наверняка ни один артист не получает, будь он заслуженный или народный…

В пронзительно-звонкой тишине голос Боброва показался необычно громким:

– А вы видели, как работает Степан Плахов? Да ему ни один артист по мастерству и в подмётки не годится! Плахов – мастер!..

– Но ведь артист – это талант, всем народом признанный! – не унимался Дудкин.

– А Плахов не виноват, что наш народ в настоящих хлебопашцах величайший талант ещё не разглядел. На крестьянина сегодня смотрят как на человека, который обязан всех кормить, а сам перебиваться с хлеба на квас. А между прочим, умные люди давно заметили, что только то государство процветает, где хорошо живётся крестьянину. Вот в том и трагедия наша, что в толк этого не взяли. Потому и зерно за границей за валюту покупаем. А своих людей, которые могут истинными кормильцами России стать, бьём уравниловкой, чернозём наш могучий на распыл пускаем.

– Романтик! – недобро усмехнулся Чиканов. – Такой ведь, Виктор Ильич, наверняка и колхоз разорит, а?

– А там и разорять нечего! – зло бросил Бобров. – Что в том колхозе? Одни долги. А почему? Да потому, что за труд копейки платят. Работает-работает крестьянин весь год, а в итоге – мерку сеял, мерку взял – ничего не потерял.

Курлов вспыхнул:

– Вас кто на должность председателя рекомендовал?

– В каком смысле? – удивился Бобров.

– Ну что тут неясного? В райкоме беседа была, в отделах обкома?

– А разве это обязательно? Думаю, люди и сами в состоянии решить, кто годится им в руководители, а кто нет.

Курлов медленно встал из-за стола, побагровел, по-бычьи выгнул толстую шею.

– Да вы, я вижу, демагог! Форменный политический демагог!..

«Ну вот и начали клеймо ставить, – с тоской подумал Бобров. – Уж чего-чего, а это у нас умеют…»

Он резко выпрямился, будто почувствовал, что надо, обязательно надо найти сейчас нужные слова, ответить, ответить Курлову… Но тут будто из подвала дохнуло холодом, озноб пробежал по спине, снова, в который уже раз, жёсткая рука до боли сдавила сердце…

Последнее, что слышал Бобров, был крик Курлова, испуганный, какой-то бабий, – и навалилась темнота, как перед грозой, застелила мутной пеленой глаза. Он упал на блестящий паркет, хрипя и задыхаясь от боли, но жизнь не сразу отпустила его, словно ждала от него чего-то ещё, большого и главного.

Эпилог

Через два года после смерти Боброва Лариса и Серёжка возвращались в переполненном автобусе из Ряжска с похорон бабушки Нины. Последнее время та долго болела, её мучила одышка, и лишь изредка забывалась она в тяжёлом, беспокойном сне. И вот теперь эта последняя ниточка, которая связывала Ларису с родной стороной, оборвалась, как обрывается с грустным, жалобным звоном туго, до предела натянутая струна…

Они возвращались под вечер, за окном быстро темнело, и гуляка-ветер, словно шершавой метлой, сгребал на асфальте опавшие листья, наметал багровые холмы. Серёжка сидел у окна, смотрел на серое поле перед Осиновым Кустом и думал, что эти поля – та самая земля, во имя которой жил и боролся его отец, боролся открыто и прямо, как подобает истинным бойцам. А ещё подумалось Серёжке вдруг, что если и предстоит ему сделать что-то в жизни, то прежде всего на этой земле, которую, как наследство, завещал ему отец.

Серёжка дотронулся до руки Ларисы, спросил тихо:

– Послушай, мама, а в сельскохозяйственном сколько лет учиться?

– Пять, – машинально ответила Лариса и только потом с удивлением посмотрела на сына. – А тебе это зачем?

Он улыбнулся:

– Хочу на агрономический поступать…

Лариса всплеснула руками:

– Да разве судьба отца ничему тебя не научила?

Серёжка помолчал.

– Не в том дело, мама. Просто я понял, что у каждого человека должен быть наследник.

– И ты думаешь?..

Серёжка наклонился к Ларисе и тихо сказал:

– Я думаю, мама, отец бы мой выбор одобрил.