Наследство

Наконец колдун перестал бормотать и петь и заговорил по-человечески, снова не совсем понятно, но все же по-русски. Он говорил о том, какой хороший человек был отчим, это Мелик понял.

— …Это была одна из тех встреч, когда в таинственных недрах беспредельности встретились около Него два дотоле незнакомых друг другу человека и стали родными. Иногда люди сами ищут встреч, добиваются их, повинуясь велению зародившегося чувства, или с какою-либо определенной целью, но здесь все было, по-видимому, как говорится, случайно. Но эта случайность была необходима для обоих, чтобы друг через друга, и не где-то даже около, а в себе самих увидеть этот дивный Лик, который уже никогда не забудется. Бывают такие минуты, когда чьи-то всевидящие очи с бесконечной лаской любви заглянут тебе в душу, и всё заулыбается им навстречу, засветятся самые темные бездны неразгаданного и смутного, смолкнут вихри земного и преисподнего, и все твое существо как-то разом войдет в область сверхвременного и неизмеримого, где все просто и ясно, где такой светлый и блаженный покой…

Слушая колдуна, Мелик вначале истолковал это так, что тот говорит о встрече отчима с его (Мелика) матерью, об их любви друг к другу. Ему было приятно, что тот так красиво говорит о них; он удивился: он и не знал, что у них была такая любовь. Лик, который никогда не забудется, — он догадался! — это могло быть сказано про него самого, хотя тут не все было ясно. На всякий случай он даже улыбнулся, ища взгляда говорившего, но говоривший смотрел почему-то не на него, а на отчимова сослуживца, наладчика из мастерских, квартировавшего тут же в Покровском, и все остальные тоже поглядывали в ту сторону. Мелик знал о нем только то, что они с отчимом иногда пили водку и что у мастера была «бронь». Он заподозрил, что все-таки ошибся, речь шла не о нем, Мелике. Уязвленный, он стал вслушиваться, все меньше соображая, однако, о чем же рассказывает колдун.

— …Дни, проведенные с ним, — говорил тот, — принесли нам всем столько светлой радости, что тесное и скорбное, более удручающее тело, чем душу, только ярче оттенило и углубило ее живительную силу, укрепляющую веру и дающую уразуметь и ощутить радость Креста. Слава и благодарение Господу. Вы правы, когда говорите, что смысл жизни в несении всего посланного нам… Когда близко придвигаются устрашающие душу испытания, мы должны молиться так, как молился Он в Гефсимании, склоняясь под Его высокую и всегда милостивую волю…

Потом опять были поминки, но Мелик почти ничего не ел, кусок не лез ему в горло, он смотрел лишь на колдуна, который был теперь в обыкновенной косоворотке, и на девочку. Тетка сказала: «Ну, дети, пойдите поиграйте во дворе, погуляйте». Девочка, скромно потупясь, тут же послушно встала, Мелик, сам не свой от смущения, вышел за нею.

Во дворе они сели на крылечко. Мелик не знал, что сказать ей. Она молчала, загадочно улыбаясь.

— А тебе сколько лет? — решился Мелик.

— Четырнадцать. А тебе?

— Мне тоже, в аккурат, — соврал он. — А ты что же, значит, с ними?

— С кем, с ними?

— Ну с этими, — показал он. — С колдуном!..

— С каким колдуном?!

— Ну с этим… в золоте.

— Боже мой, Боже мой! — запищала она, делая вид, будто давится от смеха. — Какой же он колдун? Что ты говоришь? Он же священник, священник!

Он был растерян:

— Какой же священник? Поп, что ли? Их ведь давно нет, в религию одни старухи верят. Поп — это в церкви, а у нас и церкви нигде нет. Вон в Покровском одни стены остались. До войны все взорвать хотели, магазин строить, да не успели.

Она посерьезнела, нахмурила брови.

— Ты ничего, ничего не понимаешь! Так нельзя. И запомни прежде всего, что Церковь не вне нас, а внутри нас. И вообще, сейчас монашеский подвиг как бы слился с миром, то есть мирской подвиг все более приобретает черты аскетизма и строгости.

Он захлопал глазами:

— Ты что же, и в Бога веруешь?

— Конечно! — горячо сказала она. — А про колдунов глупостей не смей повторять! Он святой человек!

— Как это святой?

— Так. Он с Богом говорит. На нем греха нет.

— Чего?

— Не понимаешь? Греха нет — это значит, что он живет по заветам Христовым, праведно.

— Как же это правильно?! — внезапно нашел он в себе силы к бунту. — Сейчас война! Отечество в опасности! А он на чердаке сидит! Все работают, воюют… Значит, он дезертир, а не святой!

— А ты работаешь?!

— Я?! Я вон всю зиму за больным ухаживал. Весь дом на мне был. За дровами, за водой. Сготовить, перевязку сделать, все я! За хлебом с ночи постой-ка! А вы тут песни поете! Что, помогли отчиму ваши песни? Эх, вот взять бы да сказать про вас кому следует! Тогда узнаете!

— Ты предатель! — крикнула она, вскакивая.

— Это не предательство, а долг каждого гражданина! А за недоносительство знаешь что бывает!

Со слезами она кинулась в дом. Он не ожидал, что все так получится, как дурак потоптался на крыльце, плюнул и пошел туда же.