Наследство из Нового Орлеана

– Я вам верю. Вид у вас неважный. Сейчас позвоню, велю подать кофе. Не хотите чего-нибудь съесть? Нет? Ну хоть маленький кусочек торта? – Сесиль отдала распоряжения одетой в форменное платье горничной, которая явилась, когда хозяйка потянула за шелковый шнурок колокольчика, расположенного возле двери. Через несколько минут перед Мэри стоял поднос, доверху наполненный разными сластями, бутербродами и печеньями.

В этом изобилии было нечто фантастическое, как и в контрасте: тепло и свет после холодной темной улицы; глубокое мягкое кресло после жесткой табуретки в мастерской; роскошь и разнообразие деликатесов после многих часов голода; богатство шелковых портьер, бархатной обивки, позолоченных зеркал, толстого ковра, хрустальной люстры, серебряных подсвечников, ароматизированного воздуха и молодая женщина невероятной красоты. Мэри казалось, что она видит сон.

Настойчивое дружелюбие Сесиль Дюлак тоже напоминало сон. Уверенная, что Мэри разделяет ее негодование и желание отомстить Карлосу Куртенэ, молодая женщина говорила ледяным, сдержанным мелодичным голосом, рассказывая историю, которая казалась Мэри слишком бесчеловечной – такое могло произойти только в ночном кошмаре.

Сесиль появилась на свет благодаря давно устоявшейся системе, известной в Новом Орлеане как «placage». Ее мать была одной из тех, кого называют «plac'ees», или содержанкой; это означало, что ее поселили в доме белого, где она жила исключительно ради того, чтобы быть в его полном распоряжении в любое удобное для него время.

Карлос Куртенэ обратил внимание на мать Сесиль, когда той было пятнадцать лет. Девушка ему приглянулась. Она была одной из его рабынь и не имела права отказать ему. Однако Карлос считал себя высоконравственным человеком. Не в его правилах было использовать рабынь для удовлетворения мимолетной похоти. В то же время он не находил ничего дурного в том, чтобы взять мать Сесиль в любовницы. Он увез ее с плантации и поселил в доме на Рэмпарт-стрит. А чтобы она была равной всем прочим содержанкам с Рэмпарт-стрит, выписал ей вольную.

Формально она была свободна, но ее истинное положение оставалось рабским. И в смысле любви тоже. Сесиль злилась на мать за ее слабость.

– Ее зовут Амаранта – как цветок, который еще называют бессмертником. Имя подобно проклятию, потому что она отдала свою бессмертную любовь этому человеку. Она родила ему сына, потому что он хотел сына. Он позволил ей родить второго ребенка, потому что ей хотелось дочь, и, когда родилась я, она благодарила его. Больше детей не было – он не хотел. Вместо детей были порошки от колдуний, нестерпимые боли и окровавленные зародыши, исторгнутые из тела в ночной горшок, переполненный ее кровью. И все из любви к этому человеку.

Из любви к нему она запирала нас, брата и меня. Когда приезжал миши Карлос, его нельзя было беспокоить шумом, который мы поднимали, играя или плача. Поэтому нас запирали в каморке при кухне до тех пор, пока он не уезжал. Если только ему не хотелось повосхищаться тем, что выросло из его семени в чреве нашей матери. Тогда нас наряжали и выставляли напоказ перед большим белым богом. До чего же мы были очаровательны – как мы улыбались, кланялись, делали реверансы, читали наизусть стихи, пели песенки, которые нас заставляли учить! Мы готовы были на все, лишь бы доставить ему удовольствие, ведь мы, хотя и были еще совсем крошками, понимали, как много это значит для нашей матери. Нашей милой, ласковой, любящей матери. Она всегда была очень красива – в роскошном платье, причесанная, надушенная: ведь в любой день, или вечер, или даже ночь мог пожаловать миши Карлос. Она жила в постоянном страхе, что он найдет кого-нибудь красивей, моложе, услужливей ее. И тогда вышвырнет ее бессмертную любовь за ненадобностью.

Когда подросла и поняла, что у нее за жизнь, я спросила ее, как она может выносить все это – пренебрежение, страх, рабство, которое хуже любого другого рабства. А она ударила меня по губам, чтобы я не говорила о нем дурно. Он был так щедр, сказала мать, он дал ей свободу, двух детей, одежду, драгоценности, чтобы она могла быть красивой для него. Он дал ей даже рабов, которые заботились о доме, о мебели, которую он выбрал, о ней самой; они укладывали ей волосы, одевали ее и ее детей, готовили пищу, которую мог бы вкусить и он, если ему будет угодно посетить нас.