Наследство из Нового Орлеана

Микаэла вышла на балкон только раз. Этого было достаточно. Она достигла своей цели. Каждый житель Нового Орлеана хорошо запомнит дома Понтальба, прежде чем Шведская Канарейка улетит.

Через Микаэлу Мэри раздобыла два билета на шестой концерт Дженни Линд. В первый же вечер после приезда певицы она, закрыв магазин, села в вагончик конки и отправилась до самого кольца, в Кэрролтон, захватив билеты. Один из них предназначался Луизе Фернклифф, урожденной Кэтрин Келли.

Говорили, что на протяжении второй половины почти пятимильного маршрута рельсы проложены мимо пастбищ и фермерских угодий, но было темно, и Мэри ничего не смогла разглядеть. Правда, когда последние городские кварталы остались позади, она почувствовала перемену. Ветер посвежел, а на смену аромату цветов пришел крепкий и сладкий запах свежей полевой зелени. Появилось ощущение открытого пространства, и Мэри впервые поняла, насколько тесны загроможденные городские улицы. После площади Джексона она осталась одна на защищенном навесом империале. Сидя так высоко, Мэри почувствовала себя почти императрицей. Окружавшая ее пустая тьма превратилась в таинственное невидимое королевство, а пыхтящий и испускающий искры локомотив – в дракона, поставленного ей на службу.

Когда впереди появились огни Кэрролтона, ей немного взгрустнулось.

Луиза была очень рада видеть Мэри, а от билета пришла в полнейший восторг.

– Я боялась, что мне так и не доведется услышать Дженни Линд, – сказала она. – Теперь я не работаю, так что жалования не получаю, а старик Бэссингтон оказался сущим скрягой. Говорит, что плата за дом и мои уроки разоряет его, но бьюсь об заклад на что угодно: и жена, и его мерзкие дети – все попадут на один из концертов. Надеюсь, не на тот же, что и мы. Не желаю его видеть ни одной минуты сверх того, что необходимо.

Показывая Мэри дом, она не переставала жаловаться на мистера Бэссингтона. Планировка дома удивила Мэри. Четыре комнаты были вытянуты одна за другой от фасада до задней двери. Объясняя Мэри, как дом получил свое название, Луиза посмеивалась. Поставив Мэри в проеме раскрытой задней двери, она прошла через спальню, комнату, в которой из обстановки было одно фортепьяно, кухню и гостиную, оставляя все двери открытыми. Потом вышла на узенькое переднее крыльцо и повернулась лицом к Мэри. Они могли свободно видеть друг друга.

– Ясно? – завопила Луиза. – Потому-то этот дом и прозвали «дробовиком». Можно выстрелить в переднюю дверь из дробовика, и все дробинки вылетят в заднюю, ничего не задев на пути. Смешно, да?

Внезапно лицо Луизы скривилось. Она вбежала в дом, захлопнув за собой дверь, и села на пол, привалившись к стене.

– Помилуй меня Боже! – воскликнула она. – Мэри, у меня будет ребенок!

Мэри утешала ее как могла. Но, не переставая говорить, она понимала, что ничем не может помочь подруге. Просто не может. По всем законам этого мира Луиза была пропащим созданием, и ни один приличный человек не станет иметь с ней дела.

Но Луиза – ее подруга. Она совершила страшный грех, нарушила одну из заповедей, причем не один раз, а многократно. И все же Мэри по-прежнему любила ее, уважала, хотела дружбы с ней. Но при этом была убеждена, что это неправильно и что, может быть, любить такую грешницу, как Луиза, значит согрешить самой.

Ее терзания были столь очевидны, что под конец уже Луизе пришлось утешать ее:

– Слушай, Мэри, иди-ка ты домой. Тебе же завтра работать. Честно, я тебе очень благодарна за билет. Я всенепременно буду на концерте. А если ты решишь не приходить, я не обижусь. Только не будь полной идиоткой – продай билет, если не пойдешь. Выручишь в четыре раза больше, чем заплатила.

Эта бескорыстная забота подруги определила решение Мэри:

– Я буду в театре, даже если придется добираться вплавь, – твердо сказала она.

Луиза обняла ее. Она проводила Мэри до кольца конки. Оно находилось возле отеля «Кэрролтон», летнего пансионата с широкими галереями, окруженного садами в весеннем цвету. Некоторые окна отеля были освещены. Внутри чернокожие с засученными рукавами натирали полы и пели, толкая вдоль сосновых половиц булыжники, обернутые фланелью.

Подруги слушали, обняв друг друга за талию; теплый редкий дождик падал им на головы и плечи. Мэри обрадовалась дождю: когда их осветит фонарь локомотива, Луиза не сможет определить, что влага на щеках Мэри – это слезы.

Когда подошел состав, Луиза поцеловала ее на прощание.

– Увидимся шестнадцатого. – Засмеявшись, она понизила голос: – Мне, наверное, надо было встревожиться, когда он сказал, что купил для меня «дробовик». Нельзя, правда, сказать, чтобы оружие мне особенно пригодилось…

Резкий смех Луизы и ожесточение, прозвучавшее в ее голосе, огорчили Мэри. «Я обязана помочь Луизе, – думала она, возвращаясь домой. – Может быть, поговорить со священником… Или найти для нее какую-то работу в магазине. Она в своем Кэрролтоне так одинока».

Она твердо решила переговорить с Ханной.