Наследство Карны

Анна вскочила и побежала за ним. Карна не поняла, догнала она его или нет. Папа всегда бегал быстро, когда ему сообщали, что кто-то поранился. Но Анна непременно должна была догнать его.

Карну начало трясти. Она никак не могла унять дрожь. Зубы у нее стучали.

— Иди сюда, садись! — донеслось до нее издалека, оттуда, где были бабушка и Андерс.

Карна сделала над собой усилие. Она робко подошла и села, прижавшись к бабушке. Ей было стыдно, что у нее так стучат зубы, но она не знала, как остановить дрожь. Наконец она закусила шерстяной платок, и нитки забили ей весь рот.

Значит, вот как это бывает? Человек просто падает? Все, кого она любила, упали. Но не так, как падала она во время припадка. Они падали один раз и больше уже не вставали.

— С кем же теперь будет разговаривать Анна? — услыхала Карна свой голос. Удивительно, что это пришло ей в голову.

Бабушка не ответила, но свободной рукой крепче прижала Карну к себе, а другой пригладила волосы Андерса.

— Он просил Стине подстричь его, — сказала Карна.

Вскоре они услыхали, как кто-то бежит, — сперва по аллее, потом по песчаному берегу. Был отлив, и сапоги чавкали, наступая на водоросли.

Папа и тот, чужой, тащили лодку к воде, дно лодки царапало о камни. Голосов не было слышно. Только этот скрежещущий звук, который Карна слышала множество раз. Теперь она всегда будет плакать, заслышав этот дурацкий звук.

Наконец Карна не сдержалась:

— Бабушка, почему папа сказал: «Бедная девочка… Что за человек твой отец!»

— Он был расстроен, потому что рассердился на меня как раз перед тем, как Андерс умер.

— Это он виноват?

— Нет! Разумеется, нет.

— А почему он рассердился?

— Потому, что когда-то я совершила поступок, которого он не мог понять. И еще потому, что я уехала от него в Берлин.

— Вы теперь не друзья?

— Конечно, друзья! — сказала бабушка, покачивая Андерса.

И вместе с ним покачивая Карну.

Послышалось множество шагов. Сперва за дверью. Потом в лавке. Анна, Фома, Стине, Сара и Уле. Стине принесла с собой свечи. Молча зажгла по свече по обе стороны от них. Но Карна знала, что свечи зажжены только для Андерса. Хотя желтое пламя на мгновение осветило их троих.

Густые седые волосы и крупный подбородок Андерса стали желтыми. И смешные седые усы. И странный бугорок на шее, который так и ходил ходуном, когда Андерс говорил или смеялся.

Бабушкины руки лежали на Андерсе.

Потом пламя свечей выросло, и свет стал белым.

Глава 7

Анна в платье лежала на постели. Вдали послышался шорох вытаскиваемой на берег лодки. Она мигом выбежала в прихожую, схватила с вешалки первую попавшуюся куртку и бросилась на берег.

Они встретились внизу в начале аллеи.

Вениамин остановился и опустил на землю чемоданчик, не отрывая глаз от ее башмаков. Серое, заросшее щетиной лицо, большие пустые глаза. Несмотря на холодную ночь, он был без верхней одежды. Ни шарфа, ни фуражки. Один рукав был мокрый. Вениамин как-то поник. Он никогда не был высоким, а тут за несколько часов его плотное, сильное туловище заметно уменьшилось. Голова, словно желая скрыться, вырыла яму между плечами. Темные волнистые волосы слиплись и падали на лицо, на котором даже в глазах не было жизни.

Глядя на человека, стоявшего перед ней во всем своем убожестве, Анна думала: «Я люблю его. Я сама его выбрала! И я все еще не знаю его. Как же так?»

Но заговорила она о другом:

— Я знаю, что ты устал, но, умоляю, давай пойдем куда-нибудь, только не домой.

Он не ответил, оставил на дорожке свой саквояж и пошел впереди нее, но не в контору при лавке, а в пакгауз Андреаса. Скрипнули петли больших ворот. Внутри было темно и очень холодно. Словно былые весны хранили тут свой холод.

Вениамин отворил ворота, выходящие в море, чтобы впустить внутрь немного света. Шаги громко отозвались в погрузочном люке, где с потолка через два яруса свисал железный крюк.

Анна уже бывала здесь. Но тогда было лето. С потолка свисали связки старых сетей и канатов. Кое-где, словно глаза, мерцали зеленые стеклянные грузила. Мелкие волны бились о камни и сваи под гнилым полом. В некоторых местах сквозь щели была видна вода.

Он остановился, держась за деревянный, обитый жестью барьер перед отверстием. До сих пор он не сказал ни слова.

Анна села на ящик. Она не знала, с чего начать разговор, хотя и подготовилась к нему.

— По-моему, ты должен рассказать мне самое главное, — проговорила она.

Время шло. Вениамин не смотрел на нее. Анну мучило чувство одиночества, но ее одиночества или его — она не знача.

— Кажется, я наговорил больше чем достаточно! — Голос Вениамина был непривычно юный и хриплый.

— Я не могу жить в Рейнснесе, не зная, что случилось. Я здесь единственная ничего не знаю. А пока я не пойму, я не могу простить.

— Простить?

— Да. Я не могу ненавидеть тебя, Вениамин.

— Наверное, так было бы лучше, — прошептал он.

Стены подхватили его слова и снова швырнули их вниз.

Анна наклонила голову и закрыла лицо руками:

— Я тебя не узнаю.

— Я сам себя не узнаю! И то, что я сделал сегодня, простить невозможно.

— Почему? Как ты мог сказать эти страшные слова? Какое убийство?