Наследство колдуньи

— Думаете, у меня был выбор? Глупая, я побежала к матери и все ей рассказала. Они с дядей нашли тело и послали за кюре, чтобы он меня исповедовал. До похорон меня оставили в покое. Но на следующий день мать собрала мои вещи и выставила меня за дверь. Оказалось, что совет деревни постановил меня изгнать. Моя бабушка запрещала кому бы то ни было подходить к нураге в полнолуние. Она знала. И могла бы сказать об этом мне. Думаю, ей нужно было меня предупредить. Но послушалась бы я, если бы она мне и сказала?

— Вы могли бы поселиться в другой деревне!

Катарина покачала головой.

— Нигде я бы не обрела покоя. Участь того, кто обладает таким даром, как у меня — одиночество, я уже тогда это понимала. В память о бабушке я стала жить в этой хижине. А еще потому, что не смогла бы жить среди людей, будучи обремененной чувством вины за ее смерть. Я живу тут одна вот уже двадцать восемь лет.

Ангерран потер подбородок, нахмурился. Он явно был озадачен.

— Но почему духи не забрали вас? Ни камни, ни ставни их не остановят, раз они могут проникать сквозь эти стены! — И он обвел рукой усыпальницу.

— Потому что они дожидались вас!

Муния и Ангерран в волнении переглянулись.

— Сначала мне казалось, что они просто играют со мной. Я каждый раз ждала, что не переживу ночи, так они бесновались и кружили вокруг хижины. С рассветом их пляска прекращалась, а я падала с ног обессиленная, и в голове у меня теснились непонятные слова и картины, одни невероятнее других. Шли месяцы, и я поняла, что они не причинят мне вреда. В деревне люди тоже это поняли. Меня стали бояться, уважать, поручили пасти коз и время от времени давали овощи и зерно. Родственники снова открыли для меня двери своих домов. Теперь я могла бы вернуться жить в деревню, но на смену страху пришло любопытство. Я смастерила ставни на окна, чтобы защититься от ветра и дождя, обустроила эту хижину. И, как и бабушка до меня, стала помогать общаться с мертвыми тем, кто этого желал.

— А как же гиганты? — спросила Муния, вставая. От долгого стояния на коленях спина и ноги у нее болели.

— Они сердились оттого, что никто их не слушал.

В этом мире они столкнулись со многими горестями. Их потомков вырезали, воспоминания о них уничтожили, священные источники осквернили кровопролитными сражениями. Край, который они некогда так любили, позабыл песнь, в которой зарождался. Я не сразу научилась их понимать. Это случилось постепенно, благодаря видениям, которые сопровождались пояснениями на их языке.

Между камнями, разбуженный притопыванием Мунии, скользнул уж толщиной со сжатый кулак Ангеррана.

Молодая женщина даже не заметила змею, как не замечала и покалывания в ногах.

— Они говорят на языке фараонов, — заметила она.

— Вернее, это фараоны унаследовали их язык. Он зародился у истоков этого мира. Задолго до того, как он стал таким, каким мы привыкли его видеть. Духи поведали мне, что в незапамятные времена существовал один-единственный континент, со всех сторон окруженный морем.

— Один-единственный континент? Катарина, этого не может быть! — с возмущением возразил Ангерран.

— Но так было. И жили на нем огромного размера люди и звери. Земли, на которых они обретались, были огромны. Я видела их в своих видениях. И могу описать, если хотите.

— Почему бы тогда не сказать, что и драконы там водились! — поддел ее скептически настроенный Ангерран.

Катарина отвернулась от него и продолжила свой рассказ, обращаясь теперь уже только к Мунии, упивающейся ее словами:

— Гиганты были мудры и справедливы, и города их процветали, но до тех пор, пока с неба не посыпались, выжигая все живое, раскаленные камни. Континент распался на множество осколков, изолировав друг от друга тех, кто на них находился. Первая цивилизация угасла в снегах. Вторая зародилась в огне, на развалинах первой. И так продолжалось двести пятьдесят миллионов лет, пока наконец земли не объединились снова в единый континент, за исключением одного острова на востоке, который закрывал вид на море.

— Не хочу вас обидеть, Катарина, но вы хотя бы представляете себе, сколько это — двести пятьдесят миллионов лет? — Ангерран был так возмущен, что вскочил на ноги.

Эта женщина наверняка сумасшедшая, а он ее слушает! И он заходил вперед-назад по комнате. От сквозняка мирно горевшее пламя факела заколебалось, и на стенах усыпальницы заплясали причудливые тени. Катарина не удостоила его реплику своим вниманием.

— Так вот, я говорила об острове. Там не было страшных зверей, и самые мудрые из гигантов поселились на нем. Через несколько тысяч лет их цивилизация достигла своего апогея, но этот прямоугольный остров постепенно несло все ближе и ближе к континенту, пока они наконец не слились снова. На протяжении сотни миллионов лет на континенте было тихо, но потом лицо земли еще раз переменилось и стало таким, каким мы его видим сегодня. Ангерран остановился прямо перед ней и выпалил:

— Все это абсурдно! Ни о чем таком не говорится в пресвятой Библии! Ни о чем! За двадцать восемь лет одиночества вы утратили разум, Катарина!