Наследство купца Собакина

– У нас все законно! Вот мой паспорт, вот завещание Собакина… И сейчас будут документы госпожи Яремчук, новой хозяйки этого домика… Галина! Принеси свой паспорт. Тут товарищ полковник интересуется.

Калитка наконец открылась, Яремчук развернулась, улыбнулась и, роясь на ходу в сумочке, приблизилась к человеку с ружьем.

– Здравствуйте, сосед… У вас очень грозный вид. Вы на самом деле настоящий полковник?

– Бывший полковник.

– А я слышала, сосед, что бывших полковников не бывает… Теперь мы будем жить рядышком. Нам надо познакомиться поближе. Вы не против?

– Нет… Мне даже приятно.

– Это не всё! Потом будет еще приятней… Мы пойдем, полковник, а вы пока нас охраняйте. У вас такая красивая винтовка.

– Это вообще-то ружье… Двустволка.

– Еще лучше!.. Два ствола – очень надежно и как-то даже пикантно…

Когда Феликс с Галиной скрылись за воротами, Мостовой отошел к своему дому, прислонил к забору ружье и вытащил сотовый телефон.

– Это ты, Савенков?.. Они уже в доме!.. Странная парочка. Я даже документы у них проверил… Нет, все нормально! Я работал, как бдительный сосед… Нотариус – трусливый слабак. А вот Галина – первоклассная стерва… Ладно, Савенков. Я буду рядом, в своей машине. Начинайте работать… До связи!

* * *

Штабная «Газель» стояла в тупиковом переулочке, выходившем в овраг. Место не самое удобное, но зато ближайшее к дому, к родовому гнезду Собакиных… Олег и Варвара стояли около той самой дырки в заборе, где свободно раздвигались две доски.

Таким образом, место операции было окружено, если вообще четыре человека могут блокировать участок в двадцать соток.

В «Газели» было душно, но весело. На трех экранах показывали цветное кино со звуком… Собственно говоря, две камеры оказались лишними. Галина зашла в спальню лишь затем, чтоб переодеться. И только потому, что там было большое зеркало. А Феликс нацепил рабочую одежду в большой комнате…

В кабинет они вообще не заходили.

Основное действие разворачивалось в гостиной, где лавки, иконы и печь с изразцами.

На огромном струганном столе Гриневский аккуратно разложил инструмент – молотки, стамески, топор, дрель и набор зубил.

Потом Феликс вытащил план, достал маркер и подошел к печи. Он долго считал изразцовые плитки, а потом решительно нарисовал прямоугольник на высоте около двух метров. Вероятно, что здесь предстояло сверлить и долбить… С первого взгляда было очевидно – для таких работ его роста не хватает…

Пошли искать стремянку, а этого устройства в доме академика не нашлось.

Пришлось подтаскивать лавки и балансировать на шатком основании. Галина страховала мужа, упираясь руками в его бедра…

Все это походило на вандализм!.. Неумелой рукой Гриневский не откалывал красивые плитки старой печи, а крушил их, как варвар… Савенков злился, но ничего не мог поделать.

Феликс испробовал молоток со стамесками, топор и дрель. Но ему понравилось долбать по печи зубилом и маленькой кувалдой.

У Савенкова в наушниках слышались глухие удары, скрежет кирпича, звон плитки и бодрые, вполне цензурные междометия нотариуса на тему: «Эй, ухнем! Сама пойдет»…

Гриневский совсем измучился, разрушая объект культурного наследия. Издевательство над печью продолжалось около часа. Потом зубило провалилось в пустоту, и вскоре Феликс освободил маленькую нишу. Он пошарил в ней и обиженно вскрикнул, что коллекции здесь нет.

В тайнике лежала старинная Библия и лист бумаги…

Марфин увеличил изображение, как мог!.. Савенков прильнул к экрану, стараясь прочесть текст. Но у камеры не хватало пикселей, и буковки расплывались. Кроме того, нотариус, стоя на шатких лавках, размахивал пожелтевшим листом и выкрикивал обидные слова в адрес Карла Фаберже и купца Собакина вместе с его потомками. По мнению Гриневского все они были мошенники, жулики и наглые прохвосты…

Поскольку Галина перестала поддерживать мужа, лавки стали трястись, и разозленный Феликс свалился на пол, ударив локоть и обе коленки. Он стал корчиться от боли и обиды. Потом заныл, отшвырнул Библию, а бумага отлетела в угол под иконы.

Врач Яремчук не бросилась лечить пострадавшего. Она подняла текст и стала внимательно читать, запоминая каждое слово…

Камера была направлена в центр гостиной, и угол, где сидела Галина, просматривался с трудом. Но для «жучка» Марфин приспособил лампаду, висевшую у икон. Слышимость была изумительная! Микрофон воспринимал даже шорох бумаги в руках врача Яремчук… Жаль, что она сама говорила мало и непонятно.

– Ну, и что ты ноешь?.. Ты, Феликс, бумагу прочитал?

– Прочитал… Мне больно! У меня обе коленки разбиты. И на локте ссадина.

– Это ерунда, Феликс!.. Не понимаю, почему ты старого Собакина ругал? Он прятал ценности надежно… Теперь ты знаешь, где коллекция?

– Знаю! Но сейчас меня не это волнует… Я буду хромать две недели! Но тебя, Галочка, это не колышет. Где твое сострадание? Где, наконец, твоя клятва Гиппократу?

Гриневский встал с пола, отряхнулся и сделал несколько шагов… Коленки чуть болели, но не настолько, чтоб хромать.

Он присел два раза и застонал.

– Ну вот, суставы вспухли. А ты, Галя, даже не пожалеешь… Бездушная!

– И как мне тебя жалеть?