Наследство Лэндоверов

Первые полгода я часто вспоминала кузину Мэри, Джеми Макджилла, а также Поля и Яго Лэндоверов. Особенно много я думала о Поле. Каждое утро я просыпалась с чувством острой тоски. Все снова и снова рассказывала я о своих приключениях Оливии, жадно слушавшей меня. Не исключено, что я чуточку их приукрашивала. Возможно, в моем изображении Лэндовер Холл походил на лондонский Тауэр, а Трессидор Мэнор немного напоминал Хэмптон Корт [5]. О Поле Лэндовере я говорила больше, чем обо всех остальных. Он превратился в настоящего героя, наделенного прекрасной наружностью и всевозможными добродетелями, обладал одновременно качествами Александра Македонского, Ланселота, Геркулеса и Аполлона, был благороден и неотразим. Милые близорукие глаза Оливии загорались, когда я говорила о нем. Я сочиняла целые диалоги, которые мы будто бы вели с ним. Оливия завидовала моим приключениям и ужасалась, слушая рассказ о печальном исходе эпизода с привидениями. Ей даже в голову не приходило удивляться тому, что всемогущий Поль не сумел спасти собственный дом.

Кузина Мэри написала мне только один раз. Как я вскоре поняла, она не любила писать письма; однако я была уверена, что, вернись я в Трессидор Мэнор, наши отношения возобновились бы с прежней сердечностью. В своем единственном письме она сообщила, что Лэндовер Холл продали Аркрайтам, а мисс Аркрайт, видно, не очень пострадала, потому что она теперь всюду бывает. Отец с дочерью поселились в Холле, а Лэндоверы переехали на ферму на краю их имения. За исключением этих новостей, все оставалось по-прежнему.

Я написала ей, но ответа не получила. Яго я не писала, но и так понимала, что старая ферма, где они теперь жили, была невеселым домом.

Отец не выразил удовольствия при моем возвращении. Я его даже не видела целых три дня, после того как вернулась. Когда же мы встретились, он едва на меня взглянул.

Мое сердце пылало от обиды, я чувствовала себя больно уязвленной и тосковала по ласковому отношению, которое нет-нет да и проявляла кузина Мэри.

Мисс Белл держала себя как всегда, будто я никогда и не уезжала. Большим утешением в это время была для меня Оливия, сто раз на дню подчеркивавшая, как она рада, что я вернулась.

У нее были свои проблемы. Главной из них стала необходимость «выезжать в свет». Руководительницей ее в этом сложном деле была тетя Имоджин, — что само по себе являлось тяжелым испытанием, — а количество наставлений и запретов окончательно сбивало ее с толку.

Не пробыв дома и трех недель, я узнала, что в начале учебного года меня отправят для окончания образования в закрытый пансион. Это сообщение оказалось тяжелым ударом не только для меня, но также для Оливии и мисс Белл.

Оливия, в отличие от меня, училась только дома, в пансион ее не посылали. Единственное объяснение этому я находила в предположении, что отец по-прежнему не в силах меня видеть; вероятно, он никак не мог забыть, что, не будь меня, он продолжал бы оставаться в блаженном неведении относительно романа мамы с капитаном Кармайклом.

Оливия тяжело переживала новую разлуку со мной. Мисс Белл тревожилась о своем месте, но ее скоро успокоили: было решено, что она останется и будет присматривать за Оливией, а также за мной во время каникул, когда — как я надеялась — отец разрешит мне возвращаться в лоно семьи.

Мы говорили о предстоящем мне пребывании в пансионе, о светской жизни, ожидающей Оливию, и о маме.

Оливия слышала, что она живет с капитаном Кармайклом где-то за границей. Капитану пришлось уволиться из армии в связи со скандалом. Мне казалось странным, что мама уехала, не повидавшись с нами, и даже ни разу не написала. Отец же решительно не хотел меня видеть. У кузины Мэри я чувствовала себя совсем по-другому.

У меня начинало щемить сердце всякий раз, как я вспоминала о ней.

Потом начались изменения — не вдруг, но мало-помалу. Я уехала в пансион и после первых нескольких недель мне там понравилось. Я получала хорошие отметки по английской литературе, были у меня способности и к языкам. Мы немного учили французский и немецкий с мисс Белл, и теперь я быстро в них совершенствовалась. Я выучилась бальным танцам и начала играть на фортепиано; ни в одном из этих предметов я не отставала, но особенно и не отличалась.

Постепенно я полюбила пансион, своих новых друзей, стала находить вкус в соперничестве и во всех драмах и комедиях, возникающих из мелочей жизни. Я не настолько выделялась, чтобы возбуждать враждебность, и все же что-то необычное во мне было — вероятно, моя живость, огромный интерес ко всему окружающему и постоянная готовность все испытать. Эти качества помогли мне завоевать друзей и сделать пребывание в пансионе вполне приятным.

Но я всегда радовалась возвращению домой на каникулы и в первое время старалась обмануть себя надеждой, что вернутся прежние времена. Мама снова будет с нами. Отец обрадуется моему приезду. Все еще сложится счастливо. Не могу понять, откуда приходили эти мысли. Ведь и прежде так никогда не бывало.