Наследство последнего императора. 1-я книга (II)

– План такой, – продолжил Неволин. – По дороге к Тюмени сделать засаду. Когда Яковлев последует с Романовым, как только они сравняются с нами, вы должны из пулеметов и винтовок весь отряд Яковлева посечь. И никому ничего не говорить. Если кто будет спрашивать, какого вы отряда, то говорите, что московского, и не сказывайте, кто у вас начальник, потому что это надо сделать помимо уральского и других Советов. Таков приказ самого высокого начальства». Я тогда ему вопрос: «Разбойничками, значит, быть?» Я ему говорю: «Лично с вашими планами я не согласен. Если вам нужно, чтоб Романова убить, так пусть единолично кто-нибудь решается, а я такой мысли, чтоб посечь Яковлева и других товарищей-красноармейцев, и в голову не допускаю, имею в виду, что вся наша вооруженная сила стоит на страже советской власти, а не единоличных выгод и людей. Если комиссар Яковлев командирован за бывшим царем от Совета народных комиссаров, так он должен представить его туда, куда велено, а мы разбойничками не были и быть не желаем, чтоб из-за одного Романова расстрелять таких товарищей красноармейцев, как мы!» Они, конечно, заспорили: «Что ты, Неволин суешься везде и расстраиваешь всех!» Ну, все-таки они стали меня притеснять… Такой вот у них план – ждать в какой-нибудь деревне по реке Тоболу, пока проедет Яковлев с Романовыми. Вот – всё.27

Комиссар Яковлев поднялся, пожал Неволину руку.

– Василий Алексеевич! Незачем тебе возвращаться. Мы все равно здесь не задержимся. Как говорили в древности, кто предупрежден – тот вооружен. Ты нас предупредил. Не рискуй больше, не возвращайся.

– Если не вернусь – грош цена моему предупреждению. Заславский догадается. И придумает другое. Другой план. Надо идти. Иначе получится, зря головой рисковал.

– Ну что же, прощай! Даст, Бог свидимся еще! Бывайте здоровы.

Они обнялись. Неволин надел свою черную железнодорожную фуражку, на которой вместо двух серебряных молоточков была красная звезда, и двинулся к выходу. Взявшись за дверную ручку, обернулся, поднял вверх сжатый кулак.

– Не робей, робятки! Бывайте!

Совещание закончилось. Гончарюк и Новосильцева остались.

– С Романовыми все в порядке, – сообщил ей Яковлев. – Была, правда, ленивая перестрелка между тюменскими и омскими. Жертв нет. Кобылинский ситуацией владеет. Сейчас отдыхаем, завтра вместе с вами, ваше сиятельство мадам Колобова, мы нанесем Романовым визит.

– Душа моя, – сказала шепотом Новосильцева и оглянулась, не слышит ли матрос.

Гончарюк копался в шкафу, выискивая свежее белье.

– Душа моя, – она шепнула ему. – Я хочу…

– Знаю, Дуняша, знаю, – ответил он ей таким же шепотом. – Гарантию ты хочешь. Но я с пьяными царскими шпионками дела не имею. А уж с алкоголичками из ЧК – тем более.

– Гадкий, развратный комиссар! – прошептала Новосильцева. – Очень гадкий! – она ударила его кулачком в грудь и вскрикнула: ушиб еще не прошел. – Я ведь только есть хочу!..

19. В Тобольске

Романовы на крыше оранжереи губернаторского дома. Тобольск.

НАУТРО комиссар Яковлев вышел из своего номера около восьми часов. Солнце взошло и пригревало уже по-весеннему. Водосточные трубы с рычанием выплевывали на дощатые тротуары голубые куски подтаявшего льда.

Первым на лестнице ему встретился матрос Гончарюк и не сразу узнал своего командира: Яковлев сбрил бороду и усы. Отвечая на его безмолвный вопрос, комиссар провел ладонью по лоснящемуся подбородку и сказал:

– Весна, Павел Митрофанович. И вообще, нужно время от времени менять внешность – так будто молодеешь.

– Точно, товарищ комиссар, – с серьезным видом согласился Гончарюк. – А вот на царском флоте борода и усы подпадали под устав. Папаша нынешнего царя, Александр Третий, разрешил офицерам носить бороды – кто как хочет. Но матросам велел носить усы. Конечно, от усов вреда хорошему человеку нет. Но не каждому дано с ними правильно обращаться. Это большая наука. Попробуйте-ка высморкаться, как следует, допустим, на ветру. У половины матросиков усы вечно в соплях. Сатрапом он все-таки был, Миротворец хренов, – едрить его в Гибралтар, Босфор и Дарданеллы!

Яковлев удивился.

– Признаться, не знал, что это его личный указ, – сказал он. – А скажите-ка, Павел Митрофанович, отчего наши флотские такие мастера по части ругательств?