Наследство последнего императора. 2-я книга

– Где чехи, мы того не знаем, а красных вокруг – что сельдей в бочке. Их ты не обманешь, никогда не поверят, что ты низкого сословия. Как пить, расстреляют. А если кто тебе ночлег даст, того тоже расстреляют – для острастки. Какая теперь жизнь, такие и порядки.

– Знаю, – упавшим голосом сказал я. – Сейчас пойду, спаси вас Господь.

– Не торопись так сразу, – заявил старик. – Митька! Ступай сюда.

Со двора явился парень лет двадцати.

– Звал, тятя?

– Ну-ка, неси сюда, что у тебя там есть из одёжи. Помочь надо доброму человеку, нельзя ему в таком виде ходить вокруг.

Парень принёс поношенную, но ещё очень хорошую поддёвку, чисто выстиранные полосатые портки, к ним ношенные, но крепкие лапти и чистые онучи.

– Одевайся! – приказал мне хозяин.

Я запротестовал, но он шикнул на меня, и я, скрывая удовольствие, послушался.

– Свою одежонку свяжи в узел. Когда выйдешь к своим, снова наденешь.

– А как же ваш сын? – смутился я. – В чем ему ходить?

– Не твоя забота.

– Нет-нет! Вот пальто моё – очень ещё хорошее, английское, дорогое. Только почистить. И сапоги послужат.

Ни в какую – не берут. Тогда я сказал, что возвращаю подарки. Парень сильно смутился, потом несмело взял пальто.

– Ну, с Богом, ступай теперь.

Стали прощаться, как вдруг хозяйка говорит:

– А как же он через реку?

– Да, – согласился старик. – Мост какие-то разбойники пожгли – то ли красные, то ли белые, а то и шайка Спирьки Кривого: с каторги пришёл до срока, Керенский ваш его освободил.

– Я его переправлю, – сказала дочь хозяйская – та девушка, которая коров гнала и сейчас принесла после дойки два ведра парного молока.

Вывела она лошадь неосёдланную, взобралась на неё, сзади я – на круп лошадиный, и так перешли реку.

И двинулся я дальше, очень довольный. Поддёвка моя – на меху, лапти лёгкие, прочные, не протекают. И в холод, и в жару в них одинаково хорошо. За поясом у меня топор: сын хозяйский в последний момент его мне вручил, поскольку крестьянину без топора в лесу делать нечего.

Пришёл я в Усолье, где был приятель дьякона. Спросил, проведёт ли он меня к чехословакам.

– Ой, нет-нет! – замахал он руками. – И не просите. Раньше бы провёл, а сейчас никак. Везде красные заставы, разъезды.

Пошёл я тогда к церкви – заперта. Нашёл священника, прошу помочь пройти к чехам.

– Бога ради! – испугался священник. – Даже не говорите об этом. Мать, дай хлеба, а вы, пожалуйста, поторопитесь.

Тут послышался топот копыт. Попадья глянула в окно и обмерла:

– Господи помилуй! Красные – уже в деревне, скачут!

Священник страшно побледнел и схватился за сердце.

– Господи, что же делать, что же делать?.. – зашептал он и опустился без сил на лавку. И на меня смотрит, а у самого слёзы в глазах.

Ноги у меня, словно снежные, таять начали и исчезать. Но я сумел удержаться от слабости. Спрашиваю:

– Огородами можно пройти к лесу?

– Можно! – говорит священник. – Только незаметно, под заборами. Спаси вас Господь!

Крадучись под плетнями, я залёг и дождался, пока отряд красных проехал мимо. Они начали обыскивать дома – хорошо, что с того края деревни начали, а не с этого.

Выбрался я, вышел на дорогу и медленно, с трудом воздерживаясь, чтоб не побежать, двинулся к лесу.

Вдруг сзади – лошадиный топот. Оглянулся – трое верховых в военном, без погон, скачут.

– Стой! Стой! – кричат.

И тогда я задал стрекача. Бегу изо всех сил, а топот ближе. Потом выстрелы – пули над ухом свистят.

Я прыгнул с дороги на пашню, потом снова на дорогу, чтобы не дать им прицелиться. Неожиданно дорога кончилась, поперёк неё канава. Перелез через неё – снова стреляют, и снова, по счастью, мимо, а петлять я уже не могу. Нет сил. И дыхание кончилась.

Лес уже рядом, на сосне впереди вижу – белка по веткам прыгает. А топот вроде тише. И совсем стих.

Оглянулся – лошади у красных перед канавой упёрлись. Не хотят перескакивать. Всадники посовещались и повернули шагом обратно. Остановились возле дома священника, спешились, вошли. Скоро оттуда донеслись выстрелы…

Долго я сидел под сосной… Поднялся с трудом и, шатаясь, словно оглушённый, снова тронулся в путь.

Несколько дней я шёл на восток, стараясь держаться Сибирского тракта. Днём прятался в лесу, а с темнотой выходил на дорогу.

Еда кончилась. И когда уже был не в силах терпеть голод, ночью пробрался в деревню и постучал в избу, где ещё был огонь, где, значит, хозяева не спали.

Двор большой, хозяйство, видно, крепкое. В сенях хозяйка отрезает огромный кусок сала, а женщина городского вида отсчитывает ей деньги. Рюкзак у этой женщины доверху набит продовольствием.

Разговорились. Слово за слово, и я сказал, что пробиваюсь к чехам. Поколебавшись, женщина сказала, что она с мужем и братом тоже наладились в Екатеринбург, они уже неделю в пути. Я обрадовался.

– Возьмите меня с собой!

Женщина поколебалась. И согласилась.

Я представился, в двух словах сказал, кто я и откуда. Она назвала только своё имя – Елена.

Хозяин принёс большой круг деревенского сыра. Елена стала расплачиваться. Я решил: раз меня берут в компанию, надо участвовать. Были у меня десять рублей. Но Елена наотрез отказалась взять деньги.

– Ведь последние? – спросила.