Наследство последнего императора

Он погрузился в эти бесконечные волны щемящей любви, потом глянул вниз и увидел свое тело на самолетном диване – проспиртованное, грязное и вонючее. Увидел до мельчайших подробностей каждый седой волосок на голове, свою левую трехпалую руку, увидел свое сердце, его коронарные сосуды, забитые, словно цементом, холестериновой дрянью. Ему стало жаль себя: «Укатали сивку … Пора на покой». Он хотел подняться еще выше, чтобы полностью и навсегда погрузиться в море любви. Но с удивлением обнаружил, что не может. Не пускала тонкая, словно паутина, но прочная, как гитарная струна, серебряная нить, привязанная одним концом к его полуразвалившемуся телу, другим концом – к нему самому. Мало того, она стала уменьшаться и властно потянула его вниз. Он влетел в свое тело, отметив его необычную бледность, и обрушился вниз, в темноту и так летел, пока не очутился в своей родной деревне Будки, заброшенной в сибирской глуши. На обочине пыльной дороги он увидел старую костлявую гнедую кобылу с огромным брюхом, стреноженную и привязанную за веревку к колу, вбитому в землю. Он узнал ее: это была дедова кобыла. «Жеребая», – догадался Ельцин. И приблизился к лошади. Та, испугавшись, отскочила в сторону, вырвала из земли кол. Но уйти ей не удалось. Запутавшись в высокой траве, гнедая кляча тяжело рухнула набок. И тут черная ярость охватила его: «Ах, так ты – бежать? Не слушаться? Меня не слушаешься, сволочь?!» Он схватил с земли булыжник и принялся бить упавшую лошадь – по шее, по голове, по глазам. С каждым ударом камень чавкал, кровь побежала ручьем, на голове лошади треснула шкура, и показалась бело-розовая кость. А он все бил и бил уже затихшее бездыханное животное – бил с оттягом, выхаркивая воздух, словно рубил дрова. И остановился лишь тогда, когда сквозь кровавый туман бешенства увидел, чтоб бьет не кобылу, а окровавленную пожилую женщину, крестьянку, – то ли собственную жену, то ли мать.

Она лежала, оцепеневшая и почти остывшая, на пшеничном поле, и кровь пропитывала сначала стебли, потом колосья, потом зерна стали кровавыми и затвердели. «Убил», – с удовлетворением отметил он и стал вытирать окровавленные руки о траву – кровь не оттиралась.

«Что за чертовщина приснилась? – подумал Ельцин, открывая глаза. – Что это я – на том свете, что ли, побывал?» Он попытался удержать в памяти увиденное, но цветная и яркая картина расползлась, растаяла, словно гнилое лоскутное одеяло, и он начисто и навсегда забыл видение. Остались только страх пополам с бешенством. Но постепенно и они отступили. И он снова уснул. Проснулся, когда самолет уже стоял на посадочной полосе, заглушив моторы.

– Глянь-ка! Журналюги уже здесь! – с досадой пробасил Сосковец. – Что будем говорить? – обратился он к Коржакову. Но тот уже исчез за бронированными дверьми салона связи. Здесь радист-шифровальщик соединил его с начальником группы охраны аэропорта Домодедово.

– Какая сволочь пропустила журналистов? – кричал он начальнику охраны, пожилому полковнику, у которого от каждого слова Коржакова артериальное давление поднималось на двадцать миллиметров.

– Так ведь приказа не пускать не было. У всех пропуска в порядке, – с трудом шевеля губами, выдавил из себя почерневший генерал.

– «Не было, не было!» – злобно передразнил его Коржаков. – Думать надо! У тебя что – между погонами голова или ночной горшок?

– Голова, – признался полковник.

– А я думаю, что горшок с дерьмом. И генеральские погоны рядом парашей находиться не могут.

– Так точно, не могут, – почти теряя сознание, согласился начальник группы. И, собрав последние остатки мужества, спросил: – Когда сдавать дела, Александр Васильевич?

– Какие дела? Что за дела ты еще выдумал? Ну и народ в моем ведомстве работает! Чуть дашь по рогам – дела бегут сдавать! – он перевел дух. И сказал извиняющимся тоном. – Ты, Сергеич, не сердись на меня… Не прав я. Телевизор смотрел? Репортаж из Ирландии показывали?

– Показывали.

– Ну вот видишь… И что говорили? Почему не вышел президент?

– Ничего не говорили. Сказали, что в Шенноне самолет президента встретил ихний премьер. С ним имел беседу вице-премьер Сосковец…

– Понятно, – и Коржаков отключил связь.

– Товарищ генерал! – сообщил ему радист. – Михаил Никифорович Полторанин на связи – по каналу один.

– Давай!