Наследство разоренных

Здесь их пути расходятся. К востоку местечко Калимпонг зацепилось за седловину между холмами Деоло и Рингкингпонг. К западу, у гор Сингалила — Даржилинг. Монашка пытается пробормотать ободряющее напутствие, но ее глушит грохот воды. Щипок за щечку — и ржавый джип уносит ревизоршу к сестрам Клуни, на шесть тысяч футов вверх, в гущу чайных плантаций, в разъедаемый туманом липкий городишко.

*

Тьма наступает сразу после заката. Машина воет, задрав морду к небу, неверный поворот баранки — и они свалятся в бездну. Смерть щекочет ухо Саи, жизнь бьется пульсом в висках, сердце замирает на поворотах. Об уличных фонарях в Калимпонге не слыхали, свет в окнах слабый, едва заметный. Пешеходы выныривают в свете фар, отступают в сторону, пропуская автомобиль. Поворот с асфальта на грунтовую дорогу Приехали. Машина замерла возле ворот, привешенных к мощным каменным столбам. Фары погасли. Тишина. Лишь лес тяжко дышит и стонет во тьме.

Глава седьмая

Дед — он скорее ящер ископаемый, чем человек.

А собака — скорее человек, нежели собака.

Обратное отражение лица в столовой ложке.

В честь приезда Саи повар вылепил из картофельного пюре автомобиль. Когда-то он из того же пластичного материала строил целые замки с разноцветными бумажными флажками, создавал скульптурные портреты рыбин с кольцами в носу, ёжиков с иглами из сельдерея, куриц, сидящих на настоящих яйцах.

Колеса картофельного автомобиля повар выполнил из помидорных кружочков, использовал для украшения старую фольгу. Очень старую, многократно использованную. Каждый раз он ее отмывал, разглаживал, хранил до следующего случая. Фольга изнашивалась, рассыпалась в труху, но и тогда жалко было ее выбрасывать.

Картофелемобиль украсил центр стола вместе с плоскими бараньими котлетами, вымоченными зелеными бобами, кочаном цветной капусты под сырным соусом, напоминавшим мозг в оболочке. От горячих блюд поднимался пар, Саи чувствовала, как на лице оседает напитанный запахами еды туман, сквозь который за дальним концом стола просматривались ее дед и восседающая рядом с ним собака. Собака колотила хвостом по столу и, склонив голову набок, улыбалась Саи. Судья, казалось, не замечал присутствия внучки. Ссохшаяся фигура в белой рубахе и черных штанах с пряжкой сбоку. Одежда старая, но чистая и выглаженная. Повар гладил любую тряпку: пижамы, полотенца, носки, нижнее белье, носовые платки. Через весь стол от деда доносился слабый запах одеколона, скорее медицинский, чем парфюмерный. Рептилию напоминал он лицом, безволосым лбом, плоскими носом и подбородком, безгубостью, малоподвижностью, застывшим взглядом. Как и другие старики, он жил не вперед, а назад во времени. В ожидании вечности вглядывался во времена доисторические, напоминая какое-то галапагосское чудище, глазеющее через океан.

*

Наконец он поднял взгляд.

— Как тебя зовут?

— Саи.

— Саи, — повторил он раздраженно.

Собака улыбнулась. Красивая у нее морда. Лоб благородный, панталончики косматые, хвост тоже. Очень она понравилась Саи.

— Ваша собака похожа на кинозвезду.

— Разве что на Одри Хепберн, — буркнул судья, стараясь не показать, что польщен комплиментом внучки. — Но не на теперешние образины на афишах.

Он взялся за ложку.

— А где суп?

Из-за картофельного автомобиля повар забыл о супе.

Кулак судьи резко опустился на стол. Суп после второго? Вопиющее нарушение правил!

Как будто испугавшись недовольства судьи, лампа пригасла и зажужжала крылатым жуком. Упало напряжение сети. Повар вывернул остальные лампочки, чтобы сэкономить электричество для этой, над столом. В неверном, мигающем полумраке у обширного стола сосредоточились человекоящер, кривоногий горбун, созревающая самка человека и длиннохвостое четвероногое.

— Надо написать этому придурку, уполномоченному, — проворчал судья. — Да что толку-то…

Кончиком ножа судья поддел жука, жужжавшего на столе в тщетных потугах перевернуться. Тот тут же принялся оправлять крылья. Собака, испуганно глядевшая на жука, перевела восторженный взгляд на хозяина. Таким взглядом глядит на обожаемого повелителя преданная супруга.

*

Повар внес две миски кислого переперченного томатного супа.

— Никакой благодарности… Стараешься, упираешься… Здоровья никакого не хватает… Ох, годы, годы… Ох, бедность, горе мое… Ужас, ужас… — беспрерывно бормотал он себе под нос.

Судья сунул ложку в горшочек со сметаной и отметил красную поверхность супа белым пятном.

— Что ж, — обратился судья к внучке. — Постараемся не мешать друг другу. Надо тебе учительницу нанять. Монастырь слишком дорог… Да и нечего подкармливать этих жуликов в рясах. Да, учительницу… там, в холмах… В государственной школе тебе делать нечего. В государственной тебя научат только пальцем в носу ковырять и разучат говорить человеческим языком.

*

Еще один скачок напряжения. Вниз, естественно. Нить накала лампочки светилась теперь так же, как в первых опытах Эдисона. Можно было различить каждый ее темно-красный виток. Еще одна краткая вспышка — и полная тьма.

— Проклятье! — пробормотал судья, не повышая голоса.

*