Наследство рода Болейн

— Боже мой! — вырывается у него, даже бабушка ахает от удивления.

— Мадам, внучка… делает вам честь.

Поднимаюсь, стараясь не дрожать. Руки закладываю за спину — показываю грудь во всей красе, выгибаю спину — пусть оценит тончайшую талию. Глаза скромно опущены — примерная ученица, да и только, хотя тело мое и едва заметная улыбка говорят совсем о другом.

— Истинная Говард, — замечает бабушка. Она невысокого мнения о девушках по фамилии Говард — красивы, но дерзки.

— А я-то держал ее за ребенка. — По голосу слышно, он рад, что я уже выросла.

— Она умненькая девочка.

Бабушка хмурится, словно напоминает — посторонним необязательно знать, чему я выучилась под ее присмотром. Я простодушно раскрываю глаза. В семь лет я впервые застала служанку в постели с пажом, в одиннадцать влюбилась в Генри Мэнокса, так чего она от меня хочет?

— Настоящая красавица. — Дядюшка приходит наконец в себя. — Екатерина, ты умеешь танцевать, петь, играть на лютне?

— Да, милорд.

— Читать, писать — по-английски, по-французски, на латыни?

В отчаянии смотрю на бабушку. Всем известно — я чудовищно глупа. Настолько глупа, что даже не знаю, скрывать это или нет.

— Зачем девочке такие познания? — спрашивает бабушка. — Королева ведь говорит только по-голландски.

— По-немецки. Но королю нравятся образованные женщины.

— Он уже обжегся однажды, — улыбается герцогиня. — А эта Сеймур отнюдь не была великим мыслителем. Кажется, королю надоели философские споры с женами. Сами-то вы любите образованных дам?

Он только фыркнул. Всему свету известно — они с женой давным-давно живут врозь и ненавидят друг друга.

— Главное, она понравится королеве и всему двору, — решает дядя. — Екатерина, ты станешь фрейлиной новой королевы.

Я радостно улыбаюсь.

— Ты рада?

— Да, милорд. И очень вам благодарна. — Не забыла поблагодарить!

— Не опозорь семью, — объявляет он торжественно. — Твоя бабушка считает, что ты хорошая девочка, умеешь себя вести. Ты уж постарайся, не подведи нас.

Киваю. На бабушку не смотрю — уж она-то наслышана о Генри Мэноксе. И с Фрэнсисом однажды застукала — моя рука у него в штанах, на шее засос. Бабушка мне такую пощечину отвесила, что в ушах зазвенело, обозвала дурой и потаскухой. И на Рождество опять предупреждала: «Не связывайся ты с ним».

— На тебя будут обращать внимание мужчины, — продолжает дядюшка.

А то я мужчин не видала! Покосилась на бабушку, она ласково улыбается.

— Запомни: доброе имя важнее всего. Незапятнанная честь. Любой недостойный тебя слух — имей в виду, до меня все доходит — живо отправишься обратно, даже не сюда, а в деревню, в Хоршем. Там навсегда и останешься. Поняла?

— Да, милорд, — шепчу я испуганно. — Обещаю.

— При дворе ты ежедневно будешь у меня на глазах.

Что-то мне туда уже не очень хочется!

— Время от времени я буду посылать за тобой — расскажешь, как твои успехи у королевы, всякое такое. С другими будь осторожна, лишнего не болтай. Держи глаза открытыми, а рот — закрытым. Слушайся нашу родственницу Джейн Болейн, она тоже служит королеве. Постарайся быть ближе к королеве, стань ее маленьким другом. Покровительство государя — путь к богатству.

— Да, милорд.

— Еще одно.

— Да, дядя?

— Скромность, Екатерина. Это главное украшение женщины.

Приседаю в реверансе, глаза опущены долу, скромна, как монашка.

Бабушка смеется — похоже, она так не думает. Да и дядюшка улыбается.

— Уверяю тебя, это так. Можешь идти.

Еще один реверанс — и я вылетаю из комнаты, пока он еще чего-нибудь не наговорил. Я-то стремилась ко двору, потому что там танцы и кавалеры, а получается, это служба.

— Что он сказал? Что сказал? — Девчонки в зале жаждут новостей.

— Буду фрейлиной! — ликую я. — Новые наряды, каждый вечер танцы, дядя сказал — я красивее всех в королевской свите. И вас больше никогда не увижу!

АННА

Кале, декабрь 1539 года

Погода на Английском море, благодарение Богу, наконец-то установилась. Напрасно я надеялась на письма, за долгие дни ожидания переправы никто мне не написал. Матушка не скучает по мне, но могла бы прислать хоть пару советов. Амелия, в надежде на визит в Англию, тоже могла бы не поскупиться на сестринские пожелания. Мне самой смешно — до чего же тяжело на душе, если мечтаю о письме от Амелии.

Но уж в брате я была уверена — напишет непременно. Он так и не смягчился, даже во время долгой подготовки к отъезду наши отношения оставались неизменными — я до смерти его боюсь и ненавижу, а его душит невысказанный гнев. Он мог бы поручить мне какие-нибудь дела при английском дворе, должна же я представлять интересы нашей страны! Но здесь я увидела господ из Клеве. Несомненно, он писал им. Видно, решил, что я не гожусь для его поручений. Мог хотя бы напомнить о правилах поведения. Брат властвовал надо мной всю жизнь, неужели он просто так меня отпустит? Но похоже, я все-таки освободилась. Вместо радости меня охватывает смущение. Странно все-таки, покинуть свою семью без единого доброго пожелания.