Наследство рода Болейн

А еще буду служить моему родичу, дядюшке покойного мужа, герцогу Норфолку, Томасу Говарду, величайшему человеку в Англии, если, конечно, не считать короля. Вояке, знаменитому внезапными жестокими атаками и быстрыми походными маршами. Придворному, не подвластному никаким веяниям, всегда стоящему на страже интересов короля, собственного семейства и себя самого. Человеку таких благородных кровей, что у него не меньше прав на престол, чем у любого из Тюдоров. Он мой родич и покровитель, мой господин. Он уже спас меня однажды от неминуемой смерти, научил, что делать и что говорить. Подхватил меня, когда я споткнулась, провел сквозь тени Тауэра, вывел к свету. С тех пор я ему предана до гроба. Он знает — я целиком принадлежу ему. И у него нашлась для меня работенка, теперь я смогу заплатить свой должок.

АННА

Клеве, ноябрь 1539 года

Получилось! Я выиграла! Буду английской королевой. Амелия прижимает платок к глазам, она простужена, но делает вид, что плачет о моем отъезде. Маленькая лгунья! Она совершенно не расстроится, когда я уеду. Ей же лучше — останется единственной герцогиней в Клеве, это гораздо приятнее, чем быть при мне младшей сестренкой. А когда я выйду замуж — ах, что за брак! — ее шансы на удачный союз значительно повысятся. Мать тоже не выглядит особенно счастливой, но ее тревога совершенно искренна. Хотелось бы думать — она не хочет расставаться со мной, но дело не в этом. Ее беспокоит, сколько денег из казны моего брата придется заплатить за путешествие и за свадебные наряды. Она его казначей, его домоправительница, и, хотя Англия не требует приданого, эта свадьба обойдется дороже, чем хотелось бы моей матери.

— Даже если герольдам не надо платить, их надо кормить, — раздраженно ворчит она.

Как будто герольды — дорогая, редкая игрушка, на которой я настаиваю из тщеславия. Сибилла, одолжившая нам герольдов, откровенно написала мне — ее репутация в Саксонии будет подпорчена, если я отправлюсь к одному из величайших монархов Европы только что не в телеге и всего с парочкой стражников.

Брат все больше помалкивает. Это его величайший триумф, громадный шаг для герцогства вперед, в мир. Он в союзе с остальными протестантскими герцогами и принцами Германии, все они надеются — этот брак побудит Англию присоединиться к ним. Если протестантские державы объединятся, то смогут атаковать Францию или земли Габсбургов, принести туда реформу. Они смогут и до Рима дойти, ограничить влияние Папы его собственным городом. Во славу Господу послужит, если я стану хорошей женой мужу, который ни разу еще не был доволен.

— Выполняй свой долг перед Богом так же, как перед супругом, — напыщенно заявляет брат.

Что именно он имеет в виду? Я жду продолжения.

— Его религия идет от жен. Женился на испанской принцессе, и сам Папа назвал его защитником веры. Леди Анна Болейн привела его от суеверия к свету реформы. С королевой Джейн он вернулся к католичеству, и, не умри она, он бы помирился с Папой. Теперь, хоть он и не друг Пале, Франция остается почти католической. В любой момент он снова может стать настоящим католиком. Но если ты поведешь его куда должно, он объявит себя протестантским королем и объединится с нами.

— Постараюсь, — неуверенно говорю я. — Но мне только двадцать четыре, а ему сорок восемь, и он стал королем еще в юности. Он может меня не послушаться.

— Знаю, ты исполнишь свой долг.

Брат сам себя уговаривает, но чем ближе мой отъезд, тем больше у него появляется сомнений.

— А ты за нее не боишься? — тихонько спрашивает мать.

Брат сидит за вечерним бокалом вина и смотрит в огонь, будто пытается прочесть там будущее без меня.

— Будет хорошо себя вести, ничего с ней не случится. Но бог его знает, он привык ни в чем себе не отказывать.

— Ты о его женах? — шепотом спрашивает мать.

Вильгельм пожимает плечами.

— Она никогда не даст ему повода для сомнений.

— Надо ее предупредить. Он властен над ее жизнью и смертью. Он может сделать с ней что угодно.

Я прячусь в глубине комнаты, последнее замечание брата вызывает у меня улыбку. Он сам себя разоблачил, наконец я поняла, что тревожило его все эти последние месяцы. Ему будет меня не хватать. Он будет скучать по мне, как хозяин скучает по ленивой собаке, которую утопил в припадке гнева. Он привык придираться ко мне, выискивать ошибки, мучить меня по мелочам десять раз на дню, и теперь, когда другой человек получает надо мной власть, ему досадно. Если он хотя бы любил меня — ревность можно понять. Но его чувство ко мне — не любовь. Больше похоже на застарелую ненависть, настолько ставшую привычкой, что мысль вырвать меня, как больной зуб, не приносит облегчения.

— Может, в Англии от нее будет толк, — цедит брат. — Здесь она совершенно бесполезна. Пусть приведет его к истинной вере. Пусть король объявит себя лютеранином. Если, конечно, она не испортит дело.

— Да что она может испортить? — возражает мать. — Всего-то и нужно — родить ему ребенка. Дело нехитрое. Здоровье у нее в порядке, месячные приходят регулярно, двадцать четыре — подходящий возраст.