Наследство в тридцать тысяч долларов

Это был великий день для супругов Фостер. Они даже онемели от радости. Онемели они еще и по другой причине: внимательно изучив конъюнктуру, Элек со страхом и трепетом отважилась на первую пробу в биржевой игре, рискнув остальными двадцатью тысячами обещанного наследства. Перед ее мысленным взором акции повышались пункт за пунктом, причем ситуация на рынке в любой момент грозила измениться; и вот наконец, не в силах вынести напряжение ведь Элек была еще новичком в биржевом деле и ей не хватало закалки и выдержки, — она отдала своему воображаемому маклеру воображаемый приказ по воображаемому телеграфу: продавать! Она сказала, что удовлетворится прибылью в сорок тысяч долларов. Продажа акций состоялась в тот же самый день, когда выгорело дело с угольными шахтами. Как я упомянул выше, супруги онемели от радости. В тот вечер они сидели ошеломленные, блаженно счастливые, пытаясь осознать грандиозное событие, невероятное событие: теперь они стоят сто тысяч долларов звонкой воображаемой монетой! Да, именно так.

С той поры Элек уже не боялась игры на бирже. Во всяком случае, не настолько, чтобы терять сон и румянец, как это случилось при ее дебюте.

То была памятная ночь! Постепенно сознание того, что они богаты, прочно внедрилось в сердца Фостеров, и тогда они принялись находить применение своим деньгам. Если б мы смотрели глазами этих мечтателей, то увидели бы, как их опрятный деревянный домик исчез и на его месте появился двухэтажный кирпичный особняк с чугунной оградой перед фасадом. Мы увидели бы также, что с потолка гостиной свисает люстра с тремя газовыми лампами. Мы увидели бы, что скромный коврик превратился в брюссельский ковер — полтора доллара за ярд; мы увидели бы, что исчез плебейский очаг, и вместо него, повергая в благоговейный трепет все вокруг, появилась огромная импозантная печь со слюдяными окошками. Мы увидели бы и многое другое, а среди прочих вещей коляску, меховую полость, цилиндр и так далее.

С того дня, несмотря на то, что их дочери и соседи по-прежнему видели все тот же деревянный домик, для Элек и Салли он превратился в кирпичный двухэтажный особняк. Не проходило вечера, чтобы Элек не волновалась из-за счетов за газ, но всякий раз вместо утешения слышала беспечный ответ Салли: «Ну что ж, мы можем себе это позволить!»

Прежде чем лечь спать в ту ночь, когда они разбогатели, супруги решили, что это событие нужно отметить. Они должны устроить прием. Однако что сказать дочерям и соседям? Объявить, что они разбогатели, нельзя, хотя Салли горел желанием это сделать. Но Элек не поддавалась и не разрешала. Она сказала, что хотя деньги все равно что у них в кармане, лучше подождать, пока они действительно туда попадут. Она стояла на своем и была непоколебима. «Нужно хранить нашу тайну, — повторяла она, — хранить от дочерей и от всех».

Как же быть? Они должны отпраздновать великое событие, отпраздновать непременно, но раз необходимо хранить тайну, что же тогда праздновать? В ближайшие три месяца не предвидится никаких дней рождения. Что касается Тилбери, то тут и говорить нечего, он, как видно, намерен жить вечно. Так что же в конце концов праздновать? Салли уже терял терпение и негодовал. Но вдруг его осенило — это пришло к нему по наитию, и все тревоги улетучились в мгновение ока. Они отпразднуют… открытие Америки! Блестящая идея!

Элек несказанно гордилась своим мужем. Она утверждала, что ничего подобного никогда бы не пришло ей в голову. Однако Салли, хотя его так и распирало от радости и восторженного удивления самим собой, старался этого не выказывать. Он отвечал, что тут нет ничего особенного и что, право же, любой мог бы такое придумать.

Но Элек горделиво тряхнула головой:

— Как бы не так! Любой! Уж не Осанна ли Дилкинс?! Или Адельберт Пинат? Бог ты мой, как же! Хотела бы я посмотреть, как бы им это удалось. Им дай бог открыть какой-нибудь островок в сорок акров, да и то не хватит пороху. А уж целый континент… Ну нет, Салли Фостер, ты сам великолепно знаешь, что они на это не способны, даже если у них от натуги вылезут глаза на лоб или сами они вылезут из кожи.

Добрая душа, она понимала, что ее супруг талантлив. И даже если любовь побуждала ее слегка переоценивать размеры его таланта, то, право же, это невинный порок, который вполне можно простить, приняв во внимание его побудительное начало.

ГЛАВА V