Насмешки судьбы (СИ)

      Подняв на меня глаза, Клим на пару мгновений замирает, и мне даже показалось, что ему стало страшно. Страшно? Страшно - когда молишь о помощи, наплевав на себя, на гордость, на принципы... Страшно - когда от тебя отворачиваются самые близкие и родные... Страшно - когда еще в детском возрасте безвозвратно разочаровываешься в людях.

      - Стоит ли задавать вопрос, как ты докатился до такой жизни? - как же неебически бесит его ровный тон.

      - Ты хочешь знать, как я докатился до такой жизни? - голос не дрогнул, уже не сломается, я переболел этим, смирился, поэтому он не увидит моей боли, я не позволю, никому.

      Откидываюсь назад, опираясь лопатками на жесткую спинку стула, чуть сползаю вниз, шире развожу колени, удобнее опираясь стопами в пол, дабы найти хоть такую ложную, но опору. Развернув голову к двери, спрашиваю у притихшего в углу Сета:

      - Ты тоже хочешь послушать? Я расскажу, мне не сложно.

      - Ян, заткнись, - просит Зверь и, обойдя стол, встает рядом с подозрительно молчаливым ментом. Он словно прислушивается, не к окружающему, нет, вокруг лишь звенящая тишина и мертвое спокойствие, а к самому себе, к ощущениям. Ты хотел поиграть со мной, милый? Прости, но эту игру я уже давно выиграл у самого себя.

      - Мне тогда лет восемь было, когда умер отец, - смотрю в глаза Климу, начиная намеренно воссоздавать эпизоды прошлого в подсознании, чтобы выдать поярче, поэффектнее, чтобы прочувствовать все то забытое, задавленное в своем подсознании, чтобы попытаться передать хоть сотую часть случившегося, - отец умер, мать осталась одна с нами двумя. Малому пять едва стукнуло, мелкий совсем. Мужика нашла, вроде нормальный, к детям хорошо отнесся, спасибо ему великодушное, - усмешка сама слетает с губ, стоит чуть сильнее приоткрыть дверцы в прошлое. - И все было отлично, почти семья, почти родные, пока он не стал уделять мне слишком много внимания. Мы же в частном доме жили...

      - Ян, хватит...

      - Я в баню с ним ходил, малой с матерью. Ну и лет с десяти стал замечать, как он на меня смотрит. Тупой был, не понимал, что такое дядя Сережа под полотенцем рукой делает, пока я моюсь стою, - спустя столько лет все еще ощущаю на себе его липкий взгляд похотливых глаз. Тошнит. Но я держусь. Я сильный. - Чем старше становился я, тем смелее делался он. При мне дрочил на меня же, не особо стесняясь, заставлял вставать поэротичнее, - вновь эта глупая усмешка - безумная, злая, неправильная... Черт, как же стонет душа, - и стоять так, пока он не кончит. А если противился, а я противился, плакал, умолял, валялся в ногах, он пиздил меня до полусмерти, а матери говорил, что за дело, воспитывает так. Она верила.

      Чуть подавшись вперед, все также глядя Климу в глаза, не особо спрашивая разрешения, достаю из его пачки сигарету, прикуриваю, крепко затягиваюсь, с грохотом откинув зажигалку на стол, возвращаюсь в прежнюю позу. Мне нужен был этот перерыв. Маленький просвет, чтобы вздохнуть и не начать скулить подобно раненой собаке.

      - Лет в одиннадцать пустил в ход руки, силу. Он не трахал меня, нет, делал все чисто, деликатно, со знанием дела, так, чтобы следов не нашли...

      Сет и Клим замерли каменными статуями, и если на лице Зверя можно было разглядеть злость и смятение, то Клим по-прежнему оставался невозмутимым и это бесило. Хотелось, чтобы он услышал меня, чтобы содрогнулся, чтобы, сука, понял, что копаться в чужой душе нельзя.