Настанет день

— Боюсь, это не вам решать.

Кёртис откинулся в кресле.

— И не вам, господин мэр. Решать губернатору. Я не далее как пять минут назад беседовал с ним по телефону, и он ясно дал понять, что при нынешнем положении дел не следует привлекать Гвардию.

— Какое же положение вы с ним считаете подходящим? — осведомился Питерс. — Когда всё разобьется вдребезги?

— Губернатор Кулидж пояснил: исследования доказывают, что массовые беспорядки никогда не начинаются в первую ночь. Толпе нужен день, чтобы мобилизоваться.

— Поскольку невыход всей городской полиции на работу — явление исключительное, — произнес Питерс, стараясь совладать с голосом, — я невольно задаюсь вопросом, насколько эти исследования применимы к нашей ситуации, комиссар.

— Господин мэр, — ответил Кёртис, глянув на телохранителя, словно ожидая, что «пинкертон» немедленно повалит Питерса на пол, — никто не мешает вам донести свою озабоченность до губернатора.

Эндрю Питерс поднялся, взял свое канотье.

— Если выяснится, что вы ошибаетесь, комиссар, тогда можете не трудиться завтра приходить на службу.

Он покинул кабинет, стараясь не обращать внимания на дрожь в ногах.

— Лютер!

Лютер остановился на углу Уинтер-стрит и Тремонт-стрит и заозирался в поисках источника голоса. Трудновато было определить, кто его окликнул: на улицах полно народу. Кучки мужчин, расположившись по всему парку Коммон, нагло играли в кости, а немногие еще не спрятавшиеся по домам женщины старались прошмыгнуть побыстрее, поглубже запахнув пальто или стиснув ворот у шеи.

«Грядут скверные времена», — подумал он, сворачивая в сторону дома Жидро.

— Лютер! Лютер Лоуренс!

Он снова остановился, в груди у него похолодело, едва он услышал свою фамилию. Знакомая черная физиономия плыла к нему через толпу, словно воздушный шарик. Лютер узнал лицо, но прошло несколько тревожных секунд, прежде чем он смог уверенно сказать, кто это; а человек уже радостно протянул ему руку. Пожатие было крепкое.

— Лютер Лоуренс, ей-богу! — Он притянул Лютера к себе и обнял.

— Байрон, — произнес Лютер, когда объятия разомкнулись.

Байрон Джексон, Старик. Его босс в гостинице «Талса», глава профсоюза цветных носильщиков. По-честному делил чаевые. Старик Байрон, который всегда улыбался белым самой широкой улыбкой на свете, а как только они пропадут из виду — крыл их на чем свет стоит. Да, Старик Байрон — из хороших людей, чего уж там.

— Далековато ты на север забрался, а? — проговорил Лютер.

— И то правда, — ответил Старик Байрон. — Да и ты, Лютер. Ни в жисть бы не подумал, что тебя тут повстречаю. У нас пошел слушок, что…

Старик Байрон подозрительно зыркнул в толпу.

— Какой слушок? — спросил Лютер.

Старик Байрон наклонился к нему поближе:

— Что ты помер, сынок.

Лютер дернул головой, приглашая его двинуться по улице, и Старик Байрон пошел рядом с ним; они направились к Сколли-сквер, прочь от дома Жидро. Брели они медленно: толпа с каждой минутой густела.

— Ничего я не помер, — возразил Лютер. — Просто в Бостоне.

Старик Байрон спросил:

— А что это все на улицу высыпали?

— Полиция не вышла на службу.

— Типун тебе на язык.

— Так и есть, — заверил его Лютер.

— Читал я, что это, мол, возможно, — отозвался Байрон, — но я бы такому ни в жисть не поверил. Для наших это паршиво обернется, как по-твоему, Лютер?

Лютер покачал головой:

— Вряд ли. Тут, вообще-то, не особо линчуют, но ежели кто забудет посадить пса на цепь — кто ж его знает, что может случиться. А тебя как сюда занесло, Байрон?

— Из-за брата, — ответил тот. — Рак у него. Живьем его сжирает.

Лютер глянул на Байрона, увидел, как беднягу согнула эта тяжесть.

— Может, выкарабкается?

Старик Байрон покачал головой:

— Он у него в костях.

— Сочувствую.

— Спасибо, сынок.

— Он в больнице?

Старик Байрон опять покачал головой:

— Дома. — Ткнул большим пальцем налево: — В Вест-Энде.

— И другой родни нету, кроме тебя?

— Сестра есть. В Тексаркане. Дряхлая она слишком, чтоб ездить.

Лютер не знал, что тут еще сказать, так что просто повторил: «Сочувствую», и Старик Байрон пожал плечами.

— Что тут поделаешь, так ведь?

Слева от них кто-то завопил, и Лютер увидел женщину с окровавленным лицом: какой-то мужик сорвал у нее с шеи бусы и припустил к парку. В толпе хохотали. Паренек залез на фонарный столб, вытащил из-за пояса молоток и расколотил фонарь.

— Кругом бандюги, — заметил Байрон.

— Точно.

Лютер подумал повернуть назад, но не увидел ни единого просвета в толпе, только плечи и головы. Движущаяся стена напирала на них, толкала вперед. Лютеру совестно было, что он втравил в это Байрона, что он, пусть и на секунду, заподозрил: тот не просто старый носильщик, который вот-вот потеряет брата. Он встал на цыпочки, вытянул шею, высматривая, не найдется ли для них пути к отступлению, и увидел, что впереди, совсем рядом, на углу Сити-Холл-авеню, какие-то типы пуляют камнями в витрину сигарного магазина «Вождь краснокожих». Витрина разбилась, длинные стеклянные зубья какое-то время повисели, поскрипывая на влажном ветерке, и потом обрушились.