Настанет время

— 0'кэй. Я тоже буду ждать, но не очень долго, слышишь?

Когда Хэйвиг спрыгнул с лошади, девушка обхватила его руками за шею и крепко поцеловала в губы. От нее пахло солнечным светом, кожей, потом, дымом… и женщиной. Так он встретился с Леонсой Народа Ледников, Скуллой Вахорна.

Его провели в кабинет, размеры которого и роскошь убранства поражали. Пол был покрыт темно-серым густоворсным ковром, стены отделаны панелями темного дуба. Тяжелые шторы на окнах отливала мягким блеском. Хэйвиг присмотрелся и понял, что это шторы из меха — натуральная норка. Благодаря своей массивности и тщательности отделки стол, стулья и диван были неотъемлемой частицей этой эпохи, этого замка, но, насколько мог видеть Хэйвиг через открытые двери, они контрастировали с аскетизмом обстановки в других помещениях. На стенах в серебряных рамках висели фотографии. На одной из них — старинном дагерротипе — была изображена печальная женщина в одежде девятнадцатого века. Остальные фотографии были сделаны современными камерами с телеобъективом. Хэйвиг узнал Сесила Родса, Бисмарка, молодого Наполеона, однако не смог узнать желтобородого человека в восточном халате.

Из окон кабинета, находившегося на пятом этаже замка, открывался вид на город и его окрестности. Полуденный свет лился через стекла. Приглушенно стучали двигатели генераторов.

— Не хочешь послушать музыку? — Калеб Уоллис включил миниатюрный магнитофон, сделанный во время непосредственно предшествующее Судному Дню. Зазвучала музыка. Уоллис уменьшил громкость и сказал:

— Это произведение очень подходит к данному моменту. Я ужасно рад, что ты с нами, Хэйвиг! — Хэйвиг узнал Шествие Богов из «Золота Рейна».

Все остальные, что пришли с ним, включая и проводников, уже исчезли. Уоллис имел с ними лишь короткую беседу, не скрывая своего пренебрежения.

— Но ты совсем другое дело, — сказал Сахэм Хэйвигу. — Ты именно такой, какие нам очень нужны. Хочешь сигару?

— Я не курю.

Уоллис долго молчал, а затем произнес как бы про себя, но достаточно громко:

— Я основатель и господин этого государства. Мы здесь поддерживаем дисциплину и субординацию. Меня называют «сир».

Хэйвиг взглянул на него. Человек средней роста, среднего телосложения, с грубо вылепленным плосконосым лицом, густыми бровями, серо-рыжими усами, которые переходили в бакенбарды. Он весь был в черном, с серебряными пуговицами и эмблемами. Воротник, эполеты и обшлага были обшиты золотом. За поясом кинжал в богатой оправе и автоматический пистолет. Однако в нем не было ничего смешного. Напротив, он внушал почтение. Голос его звучал уверенно и мог бы производить гипнотическое действие, если бы Уоллис захотел этого. Его маленькие светлые глаза смотрели уверенно, с превосходством.

— Ты понимаешь, что все это ново для меня, — наконец сказал Хэйвиг. — Мне нужно время, чтобы привыкнуть… сир.

— Конечно, конечно, — просиял Уоллис. Он хлопнул Хэйвига по спине. — Все будет в порядке. Ты далеко пойдешь, мой мальчик. Здесь нет границ для человека, который знает, чего хочет, и имеет все, чтобы добиться своей цеди. Ты ведь тоже американец. Честный добрый американец! Из той Америки, которая была сама собой. К сожалению, среди нас мало таких, как ты. Он опустился в кресло.

— Садись. Нет, подожди. Видишь мой бар? Я выпью «бурбона» на два пальца. А себе налей, что хочешь.

Хэйвиг поискал глазами соду и лед, но, к своему удивлению, не нашел. Ну что ж, видимо, Уоллису это и не нужно, а вкусы других его не интересуют. Усевшись в кресло со стаканом рома в руке, он посмотрел на Сахэма и сказал:

— Я мог бы рассказать свою биографию, сир, но думаю, что будет полезно сначала познакомиться с твоим государством — Ээрией…

— Конечно, конечно. — Уоллис кивнул своей большой головой и затянулся сигарой. Дым был очень едким и кислым.

— Но сначала несколько фактов из твоей биографии. Итак, ты родился в… 1933, ты сказал? Что ты думаешь о своем времени?

— Что? Хм… Ничего хорошего. Я перемещался в будущее, чтобы звать, что ждет мир впереди.

— Это все моральное разложение, Хэйвиг. Ты понимаешь это, не правда ли? — Внезапно голос его загремел. — Цивилизованные люди стали врагами друг другу — сначала на войне, затем я моральном плане. Царство белого человека рухнуло быстрее, чем Римская империя. Все завоеванное лучшими сынами расы было потеряно за время жизни одного поколения. Раса утратила главное — свою гордость. Предателя — большевики и международные евреи, занимающие высокое положение, внушили простому белому человеку, что будущее мира за черными. Я видел все это, я изучал твою эру. Ты, живущий в то время, видел это?

Хэйвиг задумался.

— Я видел глупость, предубеждение, суеверие. Грехи отцов часто передаются сыновьям.

Уоллис решил не обращать внимания на отсутствие почтительного обращения. Он улыбнулся и снова заговорил: