Настасья

Марина Рублевская Настасья

Настька бежала по селу. Подвернутая нога неприятно щелкала и простреливала до самого колена. Она сцепила зубы и упрямо скакала вперед. Ночь выдалась темной, железные тучи еще с вечера заслонили звездное августовское небо. Родное село тонуло в кромешной тьме: дома, хлева и заборы слились в единый черный пояс. Поди разбери – ты подле Аникеевых или Пахомовых.

Впереди кляксой на сером полотне дороги замаячил силуэт припозднившегося селянина. Настасья встрепенулась и закричала что есть мочи.

– Стой! Помогите! – тот обернулся и начал озираться в поисках того, кто шумит в столь поздний час. – Слава Господу, хоть кто-то…

Дыхание сбилось и у нее не хватало сил сказать все сразу.

– Это Настя…Ковалева…они там… помогите…

После этих слов селянин резко развернулся и как можно быстрее сиганул во двор. Послышался скрип засова. Настя остановилась и стала растерянно оглядываться. Каждый вздох больно колол под левым ребром.

На другой стороне улицы ворота слегка приоткрылись, кто-то хотел в светлеющую щель подсмотреть, что творится. Настя стремительно шагнула туда, но не успела – створку захлопнули и громко задвинули засов.

– Да что же это деется? – ее захлестнула волна жгучей бессильной злости.

Она стала подбегать в каждому двору и что есть мочи бить кулаками в ворота, долбить ногами, орать. Но никто не отозвался. Деревня словно обезлюдела за пару часов. Лишь заливисто гавкали разбуженные собаки.

Когда она стучалась в очередной дом, а дворовой пес хрипло лаял, вдруг отворилась дверь и кто-то вышел.

– А ну уймись! От погань какая! – проревел раскатистый бас хозяина.

Настасья устало опустила руки, и только сейчас почувствовала, что разбила ладони: кожа порвалась, а кровь залилась в рукава. Она обреченно обвела взглядом родное село, в одночасье ставшее чужим, горько заплакала и побрела не разбирая дороги.

А день ведь был совсем хорошим. Утром у колодца к Насте подошел Николай, да позвал на гулянья. Не первый парень на деревне, но до чего ж он был люб. Управляясь по хозяйству, только и думала, что о вечере. Решила надеть синюю юбку, новую рубашку из покупного ситца да голубой платок в цвет глаз. Долго напевала себе под нос, прислушивалась, выбирала какую песню затянуть, чтоб лучше всех выходила. Мать подхватила малого брата, да днем отправилась в соседнюю деревню к тетке, та недавно овдовела и страшилась ночевать одна. Насте то было на руку. Мамка точно покличет с улицы едва стемнеет, еще и ворчать станет, что рано красоваться. А батька куда как сговорчивей – поглядывать будет из-за забора, но не загонит.

Как солнце покатилось за лес, так Настька не могла найти себе места. Все переделала, нарядилась и слонялась из угла в угол. Во время вечери ерзала на лавке, прислушивалась – вышла молодежь аль еще нет. Отец весь день ходил чернее тучи, а теперича повеселел: хитро поглядывал на дочку и усмехался себе в усы.

Едва камешек, пущенный ловкой рукой, стукнулся о ставню, Настю из дома как ветром сдуло. Она выбежала со двора и влилась в шумную гурьбу парней и девушек. На улице пели, плясали, сплетничали и пересказывали друг другу небылицы да страшилки про колдуна с выселка до самой темноты. А после Коля провел ее домой. Они еще немного посидели на лавочке, разговаривая о сущей ерунде, да разошлись.

Настька все не спала, ворочалась с боку на бок. Сердце радостно трепыхалось и не давало уснуть. Вспоминала, как столкнулись коленями и она густо покраснела, а парень только ухмыльнулся и подвинулся еще ближе, прижался теплым бедром. И кругом плыл сладкий аромат вечерницы.

Батька тоже не спал, починял рыболовные снасти при свете лучины. Нежданно в дверь гулко постучали, он тихо ругнулся и пошел открывать.

– Кого там принесло ?

– Выйди, Коваль, дело есть, – Настя узнала голос. То был Никифор Пахомов, человек неприятный и недобрый, чуть ли не все село держал в кабале. Поговаривали даже, что Никиту-погорельца он и сжег за долги, да только поди докажи. Однако людской молве суд не потребен, потому сторонились, но коль нужда припекала шли на поклон к Никифору, ибо некуда деваться.

– Какое дело? – спокойно спросил отец.

– Такое! Долг когда отдашь? – потребовал кулак.

– Отдам, опосля жатвы и отдам.

– В два раза больше отдашь!

– Побойся, Бога! А то может сторгуемся?

– Попробуй! – в голосе Никифора прозвучала гадкая усмешка.

– Видал я давеча, что гости на вашем дворе были. А не те ли это господа, которых по округе ищут за разбой? По всем ярмаркам особые приметы пересказывают. А то может я б смолчал за лишний мешок зерна. Ну как, Никифор? По рукам?

– Брешешь ты поди! – огрызнулся кулак и сплюнул.

– От те крест!

– Я тебе не иконостас, чтоб креститься.

Снаружи раздался зычный гогот на несколько голосов: Пахомов был не один.

– Не сторгуемся, больно глазастый ты, Коваль. Наподдайте ему, хлопцы, чтоб не трепался.

Из-за стены раздался глухой удар, затем еще. Батька вскрикнул и застонал.