Сабаш. Мир же тебе, возлюбленный мой Немес! Пора мне домой.
Немес. А где ты был?
Сабаш. Звал дядю в гости.
Немес. Я вчера с ним виделся и долго беседовал. Лети ж, друг мой, <и спасайся, да будет> Господь на всех путях твоих, сохраняющий вхождения твои и исхождения твои. Возвести отцу и дяде мир мой.
Сия весть несказанно Сабаша устрашила. Сего ради он не признался Немесу, что беседовал с Фридриком пред самым его несчастием. «Ну, – говорил сам себе, – научайся, Сабаш, чужою бедою. Для того-то бьют песика перед львом (как притча есть), чтоб лев был кроток. О Боже! В очах моих бьешь и ранишь других, достойнейших от меня, да устрашусь и трепещу беззаконной жизни и сластей мира сего! О сласть! О удка и сеть ты дьявольская! Сколь ты сладка, что все тобою пленены! Сколь же погибельна, как мало спасаемых! Первое все видят, второе – избранные».
Таковым образом жестоко себя наказывала и сама себе налагала раны сия благочестивая врода и, взирая на чужую бедность, больше пользовалась, нежели собственными своими язвами битые Богом, жестокосердные беззаконники, и живее научалась из черной сей, мирские беды содержащей (бо черная книга, беды содержащая, есть то сам мир) книги, нежели нечестивая природа, тысячу книг перечитавшая разноязычных. О таковых ведь написано: «Знает Господь неповинных избавлять от напасти… Праведник от лова убежит, вместо же него попадется нечестивый».
В сих благочестивых мыслях прилетел Сабаш домой, а за ним вскоре с двумя своими сыновьями приспел дядя. Созваны были и соседи на сей убогий, но целомудренный пир и беспечный. В сей маленькой сторонке водворялась простота и царствовала дружба, творящая малое великим, дешевое – дорогим, а простое – приятным. Сия землица была часточка той земельки, где странствовавшая между людьми истина, убегающая во зле лежащего мира сего, последние дни пребывания своего на земле проводила и последний отдых имела, пока взлетела из дольних в горние страны.
Сабаш, отдав отцу и дяде радость и мир от Немеса, тут же при гостях возвестил все приключившееся. Гостей был сбор немал с детьми своими, отроками, и юношами, и женами. Алауда[277] – так нарицался отец Сабашев – был научен наукам мирским, но сердце его было – столица здравого разума. Всякое дело и слово мог совершенно раскусить, обрести в нем корку и зерно, яд и еду сладкую и обратить во спасение.
Алауда в слух многих мужей, юношей и отроков научал сына так:
– Сын мой единородный, приклони ухо твое. Услышь голос отца твоего и спасешься от сети, как серна от ловцов. Сын, если премудр будешь, чужая беда научит тебя, дерзкий же и бессердый сын уцеломудряется собственным искушением. И сие есть бедственное. Сын, да болит тебя ближнего беда! Любящий же свою беду и не болящий о чужой, сей есть достоин ее. Не забудь притчи, какую часто слышал ты от меня, сей: «Песика бьют, а левик боится».
Какая польза читать многие книги и быть беззаконником? Одну читай книгу, и достаточно. Воззри на мир сей. Взгляни на род человеческий. Он ведь есть книга, книга же черная, содержащая беды всякого рода, как волны, встающие непрестанно на море. Читай ее всегда и поучайся, вместе же будто из высокой гавани на беснующийся океан взирай и забавляйся. Не все ли читают сию книгу? Все. Все читают, но несмысленно. Пяту его блюдут, как написано, на ноги взирают, не на самый мир, сиречь не на голову и не на сердце его смотрят. Сего ради никогда его узнать не могут. Из подошвы человека, из хвоста птицы – так и мира сего: из ног его не узнаешь его, разве из головы его, разумей, из сердца его. Какую тайну закрывает в себе гадание сие?