Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

Дух. Самая главная критская и сиканская ложь[295]. Поколь яблоня, потоль с нею и тень ее. Тень значит местечко, яблонею от солнца заступаемое. Но древо вечности всегда зеленеет. И тень же ее ни временем, ни местом есть не ограничена. Мир сей и все миры, если они бесчисленны, есть-то тень Божия. Она исчезает из виду по части, не стоит постоянно и в различные формы преобразуется ведь, однако же никогда не отлучаясь от своего живого древа; и давно уже просвещенные сказали весть сию: materia aeterna – «вещество вечно есть», сиречь все места и времена наполнила. Един только младенческий разум сказать может, будто мира, великого сего Идола и Голиафа, когда-то не бывало или не будет. Сею младенческою ложью во исходе десятого после Христа века христианскую Вселенную столь поколебал, что мирокрушения так все трепетали, как мореходцы в чрезвычайную бурю кораблекрушения[296].

Представь же себе, душа моя, тогдашнее душ христианских от сего змия мучение! Оно ведь не семь дней, как на море, продолжалось, но… и ввергнуло Христову философию в крайнее презрение и поругание, когда наконец уже открылось, что все язычники достойно и праведно христианскую бесность сию осмеивали и ныне осмеивают. А как в самых дверях и, по пословице, на первом поскоке лжет, так и в самый первый день непостоянен: «Да будет свет!»

Откуда же свет сей, когда все небесные светила показались в четвертый день? И как день быть может без солнца? Блаженная натура постоянна. Все что то ли днесь, то всегда не есть достаточное. Таким вздором через всю седмицу рыгает, будто был зрителем вселенского сего чудотворного театра и будто нужда знать, прежде ли цвет или родился гриб? Наконец, всю Божию фабрику сию самым грубым юродством запечатлел: «Почил от всех дел своих».

Будто истомлен, ничего создать не мог уже больше. А если бы не сие помешало было, непременно у нас ныне показались бы бесхвостые львы, крылатые черепахи и кобылы, хвостатые зайцы, единорогие волы, гладкогласные перепелы, пухо-собольи ежи, четыреокие и четыреухие судьи, правдолюбные ябедники и клеветники, премудрые (сказать по-тевтонски) шпицбубы, по-малороссийски – умные дураки и прочие чудовища и уроды, а за ними бы вслед, как елисейское железо, вынырнуло бы (сказать по-римски) mobile perpetuum и философский все болото европейское преобразующий в золото камень… Ныне же все сие засело в Божией бездне. Послушай, душа моя! От сего ведь лживых вод потоп изблевающего источника убегал Иаков, как пишется: «Пошел Иаков от источника проклятого и вошел в Харрань», там, где воссела и судит вечная дружба и правда. А как Божию Богу отнял неутомимость, так сам себе чужое и несродное усвоил, сиречь человеческий язык: «Говорит змий жене».

Душа. Начала и я чувствовать вздор в сих словах: «Почил», «Был свет». Сие значит светлое и солнечное время. Потом, как беспамятен, повествует о солнце, будто оно не бывало, а создается новое. Если же первого дня вéдро и светлость созданы без солнца, какая нужда созидать солнце? Не складно лжет.

Дух. О душа моя! Знай, что Библию читать и ложь его считать есть то же. «Насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке». Вот болтун! Сад насадил в саду. Еврейское слово Эдем есть то же, что сад. Откуда же на сей (так сказать) садовый сад глядеть, чтоб он казался на востоке? Но и видно, что у него, как солнце, так не один и восток. «Познал Каин жену свою». О бесстыдный буеслов! Забыл, что, по его ж сказке, не было в мире, кроме четырех человек. Где ж он взял жену себе, кроме матери?

Душа. Мне и то вздор кажется: «Бога ходящего в раю…» Как переменяет место вездесущий?

Дух. Но сей клеветник нашепчет тебе, голубица моя, что Бог плачет, ярится, спит, раскаивается. «Помыслил Бог… и размыслил, как сотворить человека». Потом наскажет, что люди преобразуются в соляные столпы, возносятся к планетам, ездят колясками по морскому дну и по воздуху, солнце, будто карета, останавливается и назад подается, железо плавает, реки возвращаются, от голоса трубного разваливаются городские стены, горы, как бараны, скачут, реки плещут руками, дубравы и поля радуются, волки с овцами дружат, встают мертвые кости, падают из яблонь небесные светила, а из облаков крупяна каша с перепелками, из воды делается вино, а немые, напившись, беседуют и прекрасно поют и проч., и проч. «Рысь почиет с козлищем». «И вол и медведь вместе». Ах! «Не знаю змия, ползущего по камню!» – вопиет Соломон. Видишь, что змий по лжи ползет, ложь жрет, ложью рыгает. Не знай и ты его, о душа моя! Какая твердость в следующих его речах? «Всякого жира и всякой крови да не ест». Потом, забыв сказанное, говорит: «Напитал их от тука». «Пейте из нее все, сия есть кровь моя…» Много же ли вкуса в таких словах: «Да отымет жрец от жертвы память ее», «Да возложит жрец память ее на алтарь», «Всяк дар жертвы вашей солью да осолится»? Какая же приятность и в сих не осоленных словах?