Наставник

И резанул по нервам своей неестественностью. И кажется, у нее истерика? Или это тоже игра? И главное, не понятно, что Михе-то делать?

Кубок выпал из рук.

Покатился.

- Успокойся, - Миха кубок поднял и вернул на стол. – Слышишь?

Слышит.

И… хорошо, что бить не придется. Или обнимать. Обниматься с гадюкой – так себе занятие. Всхлип. Вздох. И белые руки растирают лицо.

- Нервы сказываются, - Миха протянул свой кубок. – На вот, выпей. Я справлюсь. Я раньше как-то справлялся. И сейчас тоже. А ты… ты просто успокойся, ладно? Вари свои зелья. Если вдруг, то просто отравим этого ублюдка. Один хрен виноватыми выставят. И вообще сразу надо было, а то развели тут политесы.

Нервный смешок был ответом.

- И не обижайся. Ты и вправду… я не слишком хорошим братом был. Дома. И здесь не лучше. Особо ни на что не рассчитывай. Но вот это вот… лечение, чтоб его. Не для меня оно.

- Сопряженные сосуды. И сила из одного перетекает в другой. Выравнивает. Когда второй сосуд почти пуст, это больно. Ощущение, что тебя пьют, пьют и вот-вот выпьют. До донышка.

Миара вернула кубок на стол.

- И ты прав. Приходилось. Не слишком часто. Меня все-таки берегли. Давали возможность восстановиться… но приходилось. Если отец считал нужным. Можно и иначе было. Алеф… это мой брат. Он придумал другой способ.

Её передернуло.

- Физическая близость не обязательна, когда есть общность тонкого тела. Он назвал это синхронизацией. Проще всего достигнуть её через боль.

Миара подняла руку. Бледные пальцы, полупрозрачные ногти.

- В последний раз я едва не умерла. И отец запретил ему продолжать.

- Добрый он у тебя был, я смотрю.

- Не хуже прочих. И не лучше.

Молчание.

Что тут скажешь? Миха никогда не умел утешать. Он всегда отличался редкостной толстокожестью. Ленка говорила. И обижалась. А еще молчала, выразительно так, заставляя гадать, что же Миха опять не того сделал. Он и гадал. Но никогда не угадывал.

- Ты меня не жалеешь? – глаза магички блеснули в темноте.

- Извини.

- Это хорошо. Жалость, она делает слабой. А я сильная. Сильная, - Миара повторила это и стиснула кулачки.

- Сильная, сильная. Дурная только, но это ничего. Исправим.

Ответом была слабая улыбка.

- Так что… ты про Ицу ведь говорила? – спать все равно не выйдет. Копаться в чужом малоприятном прошлом Миха желания не имел, так почему бы не прояснить пару моментов.

- Да.

- Она что-то сделала?

Вот почему, когда надо, каждое слово вытягивать приходится.

- Сделала. Кажется. Правда, может, и не специально, - Миара коснулась пальцами щеки. – Когда связывала наши тонкие тела или души, или что там еще. Так вот, она связала их очень крепко.

- И если я умру, то и ты тоже?

- Именно. Но дело не в этом. Восприятие. Твое. Ты сказал, что видишь во мне сестру. И вероятно, дело в связи… доказано, что близкие родственники имеют связь в тонком мире.

- Ага.

Осталось понять, хорошо это или плохо. Родственниками Миха обзаводиться не планировал.

- Но если так, то… видишь ли, эту связь и пытался создать Алеф. Точнее у него была, но почему-то слабая очень. Это его раздражало. Главное, что если она есть… - Миара замолчала и встала. – Иди. Ложись.

- Я посижу лучше.

- Успокойся. Ты мне тоже не особо интересен, но надо проверить.

- Что?

- Если эта связь на самом деле существует, тогда проблема решена. Я поделюсь с тобой силой. Просто поделюсь. И…

Она добавила очень тихо.

- Это не причинит боли. Никому.

Миара устроилась в изголовье. Она села, вытянув тонкие ноги, и в темноте они казались до отвращения бледными. А еще их покрывал тонкий узор шрамов.

Тянуло спросить, откуда они взялись, но Миха не стал.

- Что делать?

- Ничего. Просто лежи. Можешь попробовать заснуть.

Теплые пальцы коснулись волос. Осторожно так.

- Они у тебя очень жесткие, - задумчиво произнесла Миара. – Куда более жесткие, чем у обычного человека. Наверное, это что-то значит.

- Наверное.

- Спи. Тебе снятся сны? Не кошмары?

- Иногда.

- Тогда представь, что ты хотел бы увидеть.

Знать бы самому. Наверное, дом. Тот, который в другом мире. Хоть бы краем глаза заглянуть, убедиться, что все там живы и здоровы. Мать и отец… сказать бы им, что Миха раскаивается. За глупость.

И братьям.

Обнять бы их. Пусть и во сне. Получить бы затрещину, которая когда-то дико злила. А теперь Миха полжизни отдал бы, чтобы увернуться и бросить:

- Харэ…

Он вдруг понял, что почти видит.

Квартиру родительскую.

Кухня на девять квадратов. Плитка, которую отец клал, и в одном месте накосячил. Стол дубовый. Старая скатерть с вышивкой. Запах хлеба. Мама у плиты. Кастрюля её, красная, в белый горох. И ощущение дома, спокойствия.

Это ощущение окутывало Миху.

И дышать становилось легче. Он видел и маму, такую родную, почти не изменившуюся. Она варила варенье и собирала пенки. Отец сидел у окна. Читал.

- Мама, - Миха хотел было позвать её. И позвал. А она услышала. – Со мной все хорошо, мама. Не надо больше плакать. Я сам дурак. И вернуться не выйдет. Но со мной все хорошо. И будет хорошо. Ты только не плачь больше. Ладно?

Она обернулась.