Наставник Его Величества

Дорога была ровная, значит дураков в России стало меньше, мотор ровно урчал, по звуку Ролл-Ройс, нужно будет уточнить, как дела с моторостроением и вообще с автомобильной отраслью промышленности, и убаюкивал: спи, спи, спи… Но мне не спалось. Воспоминания о той первой жизни нахлынули вновь. Родина — это там, где ты родился, но родное может быть и не совсем там. Родина может быть мать, а может быть и твою мать. Ни один здравомыслящий человек не побежит с Родины, если родина будет относиться к нему как к своему ребёнку, которого нужно защищать и помогать. А когда родина гнобит своих детей, затыкает им рты, садит в тюрьмы и отправляет на каторгу, расстреливает сотнями тысяч, то какая это родина?

Под звуки мотора мне вспомнилось стихотворение, которое я написал ещё в детские годы и за которое получил по шее от отца, потому что за это стихотворение могли репрессировать всю нашу семью. Стихотворение порвали, но память порвать нельзя.

Я хочу описать свою жизнь

На листочке из детской тетрадки,

Нарисую я все виражи,

Что проехал на детской лошадке.

Мы готовились к бурям и схваткам,

Нас всегда окружали враги,

Нам винтовка была вечной свахой

И тачанка подружка в пути.

Мы всегда воевали с всем миром,

Каждый день мы воюем с собой,

Каждый бой завершается пиром,

А наутро с больной головой

Снова думаем, с кем бы сразиться,

Где остался трёхглавый дракон,

Исчезают берёзки из ситца

И закон никому не закон.

Уже в полной темноте мы подъехали к гостевому флигелю, где нас ждал поздний ужин. Поужинав, мы легли спать, и я уснул так крепко, что даже не понятно, спал я или продолжал мои жизни.

Я сидел с гитарой у открытого окна, рядом сидела ненаглядная моя Марфа Никаноровна и мы на два голоса пели песню собственного сочинения:

Что-то песни мои не поются,

И в гитаре моей грустный звук,

С голубою каёмочкой блюдце

Уронил со стола старый друг.

Где-то счастье моё потерялось,

Заблудилось в далёком пути,

Я начну свою песню сначала,

Подберу лишь по вкусу мотив.

Я пою для себя и негромко,

И сижу я в открытом окне,

Улыбнётся краса-незнакомка

И ещё подпоёт песню мне.

Я её завтра встречу у дома,

Предложу своё сердце и руку,

Я гусар и в моем эскадроне

Не обидят комэска супругу.

Офицерская жизнь не из лёгких,

Блеск погон и мелодия шпор

Привлекает вниманье красотки,

Но о дамах у нас разговор.

Им стихи мы свои посвящаем,

Под балконом поем серенады,

По утрам будим с кофе и чаем,

И в их честь загремят канонады.

Вот и песни мои вновь поются,

И в гитаре моей звонкий звук,

С голубою каёмочкой блюдце

Подарил мне вчера старый друг.

Утром меня еле разбудили.

— Вставай, засоня, — говорила мне мама, — уже солнце высоко, а ты всё спишь.

После завтрака нас пригласили к графу.

Граф принял нас в библиотеке и сообщил, что наш род занесён в Бархатную книгу дворянских родов России, что мы сегодня выезжаем к себе домой, что я зачислен в кадетский корпус, и что Анастас Иванович тоже остаётся здесь в качестве моего воспитателя в делах общественных и административных, и что ЕИВ будет лично наблюдать за моей учёбой в корпусе.

Мои родные попрощались со мной, мама всплакнула, брат и отец тоже не были в великой радости от того, что они уезжают, а я остаюсь, но такова военная служба: отрок вылетает из гнезда рано и готовится к самостоятельной жизни на ниве защиты родины.

Глава 20

В корпус я влился быстро. По сравнению со сверстниками первого года обучения я выглядел более крепким, чему способствовали занятия физической культурой и спортом, чем я занимался и в корпусе, вызывая восхищение даже у кадетов старших классов. Однажды в гимнастическом зале ко мне подошёл дылда-старшеклассник и сказал, что он положит меня на одну ладонь, а второй прихлопнет как муху. И тут я заметил, что в гимнастическом зале я один, а старшеклассников около десятка. Вся сволочь всегда ходит шоблами.