Наставники

Мы были одна семья, о таких, как мы, речь шла в отрывке «Родственники», отрывок был в моей «Книге для чтения». В «Книгу для чтения» после слов «дедушка», «дядя», «отец» я вписал имена своих дедушки, дяди, отца. Учитель спросил: «Слушай, какое мне дело, как их зовут?»

В нашей семье существовало распределение обязанностей, как на любом предприятии: отец – по части потребления алкоголя, дядя отвечал за обслуживание соседей женского пола, мама – за мытье окон и вечернюю тоску. Дядя говорил: «У нас все великолепно функционирует!» Дедушка добавлял: «Как по маслу идет!» О нашей семье говорили как о паровозе, который, впрочем, никуда не едет, только стоит у платформы и пускает пар. «Вот это-то меня и задевает! – говорила мама и добавляла: – Впрочем, ничего не поделаешь!» В нашей семье пытались делать разные дела: отец – опохмелиться, дедушка – изобрести искусственное масло, мама – накормить всех нас маленькими кусочками хлеба.

Жизнь в семье была похожа на фильм, порой волнующий, необычный, иногда невероятно скучный. Жизнь в семье была похожа на роман, давно прочитанный, забытый, смутно припоминаемый какими-то кусками. Жизнь в семье состояла из событий, события происходили почти ежедневно, даже по воскресеньям. События, происходившие в семье, назывались «жизнь» – часто употребляемое слово, однако совершенно неопределенное. Мы очень верили этому слову, а также действительности, которую это слово означало. Про жизнь мы всегда говорили, что она прекрасна, другие выражались иначе – например, так: «Дерьмо!» Все, что мы предпринимали, нам, в отличие от других, казалось прекрасным, тут уж ничего не сделаешь. Мы были одна семья. В рамках нашей семьи возникал целый ряд видов человеческой деятельности, человеческих ремесел, общественно полезных работ, но для нас важнее всего и всегда были дела отцовские, материнские, вообще дела родственные. Почти все выступали против наших дел, за нас заступались лишь отдельные личности, в основном из круга наших друзей. Я был в курсе всего этого. И все-таки я и сейчас полагаю, что существует это ремесло, оплеванное всеми, – семейное. Несмотря ни на что тогда мы были убеждені, что участвуем в очень важном деле, деле построения нового общества на внутреннем фронте, домашнем, кухонном. Дядя сказал: «Когда-нибудь я опишу все это! – но потом добавил, уже много дяде: – А может, и нет!»

Так оно и оставалось до нынешнего дня.

В защиту сапожного искусства

Мы жили семьей, семья была группой людей, связанных между собой родством. В нашей семье было множество членов, например: дедушка, отец, тетки. Мама говорила^- «У нас есть все!» Я жил в семье, каждый член которой был занят делом – мытьем окон, готовкой обеда, игрой на гитаре; остальными делами были заняты другие люди – наши соседи, ремесленники – словом, мастера. Мы могли сделать множество предметов, необходимых для существования семьи в условиях войны, остальные вещи делали наши друзья – мастера, почти незаменимые. Мы были в состоянии вести семейную жизнь вследствие наличия таких высокообразованных и одаренных членов, как дядя или отец; впрочем, некоторые вещи мы никак не могли сделать – например, ботинки. Мама сказала: «А в чем дело, я могу сделать веревочные туфли!» Дедушка ответил: «Выйдешь в дождь – тут им и капут!»

Ботинки создавали другие люди – мастера обувного искусства, сапожники. Отец говаривал: «Пошли играть в сапожника!» Это была карточная игра. Дядя говорил: «Надрался как сапожник!» Дедушка смотрел, как американские бомбардировщики мажут по Земунскому мосту, орал в небо: «А-а-а, сапожники! – и добавлял: – Тьфу!» Все это не имело никакого отношения к создателям обуви, довоенным, живущим по соседству. Отец спросил одного из них: «Не сделаешь ли ботинки для моего босого сына?» Мастер ответил: «А из чего, позвольте спросить?»

Обувщики, владельцы прекрасных свидетельств о законченном профессиональном образовании, взятых в позолоченные багетные рамки, искушенные создатели чудной обуви для дам и господ, сидели по своим будкам и читали довоенные журналы о дамских бюстах, о Распутине, о событиях, в настоящий момент не происходящих. Отец сказал: «Снимите хоть мерку!» Я разулся, мастер обвел карандашом ступню, водруженную на лист бумаги, после чего сказал: «Ни к чему все это!» Потом я обводил свою ладонь в школе, на уроке природоведения, но это было уже не то.