Наставники. Коридоры власти<br />(Романы)

Мы вышли из профессорской, так и не нарушив неловкого молчания. По пути в трапезную Кроуфорд угрюмо хмурился, и я понял, что его бесстрастность была только маской. Он сел рядом со мной, молча съел первое, а когда подали рыбу, сказал:

— Я человек сдержанный, и мне отвратительны беседы на грани скандала.

— А по-моему, хорошо, что он с вами поговорил, — сказал я.

— Меня не интересуют все эти дрязги. Он мог бы заметить, что я никогда не прислушивался к сплетням. Мне нет никакого дела до их дурацких ссор и взаимных обвинений.

Однако претензии Джего все же смутили Кроуфорда: он был по-своему справедливым и беспристрастным человеком. Деспард-Смит ушел сразу после обеда, а мы — Кроуфорд, Гетлиф, Найтингейл и я — отправились в профессорскую. Вина в тот день никто не заказывал, и Кроуфорд, покуривая за кофе трубку, озабоченно сказал:

— Похоже, что миссис Джего действительно прочитала ваше обращение, Найтингейл. Это очень неприятно.

— Очень, — с ухмылкой подтвердил Найтингейл. — Но с другой стороны, чем раньше она узнает, как к ней здесь относятся, тем скорее сделает необходимые выводы.

— Я уверен, — продолжал Кроуфорд, — что никто из наших коллег не мог послать ей эту листовку — такой поступок всякий порядочный человек счел бы весьма и весьма неблаговидным.

Кроуфорд сказал это с явным беспокойством, и несколько минут мы молчали. Потом Найтингейл снова ухмыльнулся.

— А может быть, она просто рылась тайком в бумагах своего мужа и сама нашла то, что для нее вовсе не предназначалось, — предположил он.

— Я уверен, что ваша листовка попала ей в руки не так, — посмотрев на Найтингейла, сказал я.

— А можно узнать, на чем основана ваша уверенность? — спросил меня Найтингейл.

— Миссис Джего пришла ко мне сразу же после того, как прочитала листовку, — ответил я.

— Вполне вероятно. И что же из этого следует?

— Она была слишком потрясена, чтобы говорить неискренне.

— И вы думаете, это может кого-нибудь убедить?

— Я думаю, что вам прекрасно известно, как к ней попала ваша листовка.

Я не сумел поймать его взгляд, однако он не вздрогнул и даже не побледнел. Его волновали только собственные неурядицы. Упомяни я о них — и он стал бы абсолютно беззащитным. Разбудив его зависть, напомнив ему о Королевском обществе или других неудачах, можно было мгновенно превратить его в страдальца. Ничто иное его не задевало. Он не считал свои поступки безнравственными. Он задумывался об их нравственной окраске, только когда его «третировали» как жалкого неудачника. Клеветнические слухи и тайные сплетни представлялись ему самым обычным оружием в предвыборной борьбе. Он был слишком раздерган, чтобы думать о нравственности.

— По-моему, ваше утверждение не слишком доказательно, — сказал мне Кроуфорд. — Вполне вероятно, что эту грубую шутку сыграли с ней ее враги вовсе не из нашего колледжа.

— Вы в самом деле так думаете? — спросил я.

— Если уж говорить откровенно, — ответил Кроуфорд, — то я думаю, что мы обсуждаем бурю в стакане воды. Ни для кого не секрет, что у нее сейчас трудный возраст. А Джего всегда был склонен к преувеличениям. И, однако, я считаю, что нам всем надо вести себя поспокойней. Мне иногда кажется, что нынешние выборы порождают слишком много пустопорожней, но опасной суеты. Нам следует почаще напоминать нашим особенно рьяным союзникам, что в любом деле необходимо соблюдать чувство меры.

Он молча положил на стол свою трубку и заговорил снова:

— В любом замкнутом сообществе люди рано или поздно начинают действовать друг другу на нервы. Я думаю, что Устав должен обязывать всех — или по крайней мере всех неженатых — работников колледжа ежегодно проводить три месяца за границей. Кроме того, я полагаю, что нам надо выработать чрезвычайно строгие нормы взаимной вежливости — и чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Я глубоко убежден — во всяком чисто мужском сообществе должен существовать незыблемый кодекс общения, нарушать который не позволено никому.

Я заметил, что Найтингейл слушает бесстрастную речь Кроуфорда с напряженным вниманием и в конце каждой фразы согласно кивает головой. Впрочем, нет, он слушал Кроуфорда с напряженным и почтительным восхищением.

Через несколько минут Кроуфорд собрался уходить и спросил Найтингейла:

— Вы сейчас не очень заняты? А то мы могли бы немного прогуляться.

Утомленное и мрачно-озлобленное лицо Найтингейла осветилось радостной и по-юношески благодарной улыбкой.

Удивительно, что я не заметил этого раньше, подумалось мне. Он все еще надеялся на поддержку Кроуфорда при очередных выборах в Королевское общество, и эта надежда, эта вера переросла у него в искреннюю преданность. Ради Кроуфорда он был готов на все.

— Надеюсь, Кроуфорд уймет его, — сказал Фрэнсис, когда мы остались в профессорской одни.

Я не смог удержаться от иронической реплики:

— Кроуфорд рассуждал сегодня поразительно благоразумно.

— Он вел себя поразительно благоразумно, — с раздражением отозвался Гетлиф. — Если ему и в дальнейшем удастся разрешать все наши конфликты с таким же благоразумием, то лучшего ректора нам просто не найти.

— Он мог бы сделать гораздо больше.