Наставники. Коридоры власти<br />(Романы)

На миг он заставил меня вернуться в прошлое. Снова я был молод, горько несчастлив, женат на женщине, из-за которой я не знал ни минуты покоя, я еще способен был ревновать, но уже привык к тому, что она вечно ищет кого-то, кто согрел бы ей душу; еще приходил в ужас, когда не знал, где она и с кем, отдан на милость всякого, кто мог сообщить мне хоть слово о ней, самый звук ее имени все еще приводил меня в трепет.

Мы оба молчали. Потом он сказал с каким-то неловким сочувствием:

— Я осведомлен о вашей трагедии. Мне больше незачем расспрашивать вас о ней. — И продолжал с внезапной резкостью: — Ну, а вы-то сами? Бывали вы на собраниях?..

И он назвал организацию, которую не в те времена, а позднее мы стали именовать «Фронт».

— Нет.

— Прошу, вас, подумайте еще.

— Я уже сказал — нет, — повторил я.

— Это очень странно.

С самого начала он держался официально, не проявляя никакой враждебности, но тут она прорвалась.

— У меня есть свидетельство человека, который помнит, что вы сидели рядом с ним. Он в точности помнит, как вы тогда выглядели. Вы отодвинули стул, встали и произнесли речь.

— Говорю вам, тут нет и слова правды.

— Мой свидетель — человек, достойный доверия.

— Кто же это?

— Вам следовало бы знать, что я не вправе называть источники, из которых черпаю свои сведения.

— Это не имеет ничего общего с правдой, — гневно и резко сказал я. — Как я понимаю, вам это сообщил один из ваших раскаявшихся коммунистов? Как я понимаю, большинство своих сведений вы получаете именно этим путем?

— Вы не имеете права задавать такие вопросы.

Кровь бросилась мне в лицо от безмерной злости и горечи. Помолчав, я сказал:

— Послушайте, вам надо быть поосторожнее с этими вашими источниками. В данном случае дело не так уж серьезно. Насколько я знаю, этот самый «Фронт», о котором вы говорите, был организацией вполне невинной. У меня было немало знакомых, связанных с организациями более крайними. Я вам это уже сказал и готов повторять снова и снова. Но как раз к этой группе я никогда не имел никакого отношения. Повторяю, я не бывал на их собраниях и никак не был с ними связан. Заявляю это со всей решительностью. Вам придется с этим примириться. Ваш осведомитель всю эту историю высосал из пальца. И, повторяю, вам следует с осторожностью относиться к тому, что он вам нарассказал о других людях. Его выдумка обо мне меня мало трогает, но другие его россказни могут повредить больше — людям, более беспомощным.

Впервые я поколебал его уверенность. Не тем, что дал волю гневу, думал я после, — к этому он, наверно, уже привык. Скорее тем, что оказалась под сомнением его профессиональная опытность. У него был немалый опыт, и он понимал, что ни я, ни любой другой серьезный человек не стал бы оспаривать такое конкретное показание, если бы не был твердо уверен в своей правоте.

— Я это проверю, — сказал он.

— Вероятно, вы доложите о нашей беседе Гектору Роузу? — спросил я.

— Совершенно верно.

— Я бы хотел, чтобы вы упомянули и об этой истории. И сказали бы, что делаете это по моей просьбе.

— Я бы сделал это при всех условиях.

Сейчас он говорил не как человек, который обязан допросить другого, но как будто мы, два службиста, вместе работали над каким-то «трудным случаем».

— Очень любопытно, — сказал он, озадаченный и рассерженный.

Он продолжал задавать вопросы, но без прежнего напора, как человек, который рассеян на службе, потому что его одолевает какая-то личная забота.

Что мне известно о создании атомной бомбы? Да, я знал об этой работе с самого начала. Да, я все время поддерживал знакомство с физиками. Да, я знал Соубриджа, который выдал кое-какие секреты. Да, он учился в школе с моим братом. Но все эти вопросы Монтис задавал без особого интереса: он знал, что в конечном счете именно из-за моего брата Соубридж потерпел крах.

Монтис заговорил о том, как я поступал и что думал, когда была сброшена первая бомба, — теперь он снова был начеку.

— Я выступал открыто, — сказал я. — Вам достаточно прочесть то, что появилось в печати. И еще кое-что вы найдете в отчетах.

— С этими материалами уже ознакомились, — ответил Монтис. — Но все-таки я хотел бы услыхать об этом от вас.

Не выступал ли я, как и многие ученые, против применения атомной бомбы? Безусловно, сказал я. Не встречался ли я с учеными непосредственно перед Хиросимой, чтобы выяснить, могут ли они это предотвратить? Безусловно, сказал я. Не значит ли это зайти дальше, чем положено государственному служащему?

— Государственным служащим случалось предпринимать и гораздо более действенные шаги, — сказал я. — Я не раз жалел, что и сам так не поступал.

Потом я стал объяснять. Пока была надежда помешать взрыву бомбы, мы использовали все рычаги, какие только могли нажать. В этом нет ничего неподобающего, — разве только (не удержался я) не подобает в душе возмущаться применением каких бы то ни было бомб в какое бы то ни было время.