Наставники. Коридоры власти

— Я вижу, что у меня нет выхода, господин министр. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Можно было подумать, что это обычные словесные реверансы и что Фрэнсис первый огорчился бы, если бы его поймали на слове. На самом же деле все обстояло как раз наоборот. Иные люди из тщеславия или ради выгоды любят поговорить о своей совести. Фрэнсис принадлежал к тем немногим, кто и в самом деле движим совестью. Он и радикалом стал по велению совести, а не из бунтарства. Каждый раз, когда ему приходилось с боем отстаивать свою точку зрения, он делал это через силу. Ему хотелось бы думать, что дни боев остались для него позади.

Приблизительно год тому назад он поставил в тупик своих друзей в нашем старом колледже. Они ждали, что он выставит свою кандидатуру на пост ректора, и считали, что победа на выборах ему обеспечена. Однако в последнюю минуту он отказался баллотироваться. Он заявил, что хочет отдавать все свое время исследовательской работе, что никогда еще его мысль не работала так четко. Я подумал тогда, что он слегка покривил душой. Он был отнюдь не из толстокожих и с годами становился все уязвимее. По-моему, его слишком испугала перспектива пересудов, сплетен, злословия.

Кстати, вместо того чтобы избрать ректором моего старого друга Артура Брауна, колледж умудрился остановить свой выбор на некоем Г. С. Кларке, при котором пошли такие распри и раздоры, каких никто и не упомнит.

Самому Фрэнсису не много было надо: жить в Кембридже, допоздна засиживаться у себя в лаборатории да с тревогой и неодобрением следить, как складываются отношения у его второй и любимой дочери с одним из американцев-аспирантов. С него достаточно было битв. Ответив согласием Роджеру, он почувствовал себя так, словно попался в ловушку.

Сэр Лоуренс Эстил сказал без колебаний:

— Если вы находите, господин министр, что я могу принести какую-то пользу, считаю себя обязанным принять ваше предложение.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Роджер.

— Хотя, если вы рассчитываете, что мы сможем выполнять все эти разнообразные поручения и одновременно вести свою обычную работу… — Сэр Лоуренс не договорил. — Мне хотелось бы как-нибудь побеседовать с вами о положении ведущих ученых в наших университетах.

— Всегда к вашим услугам, — сказал Роджер.

Сэр Лоуренс удовлетворенно кивнул. Ему нравилось общество министров: беседовать с министрами — это тоже не всякому дано. Если Фрэнсис был сыт по горло миром высокой политики, то Эстил был в этом отношении ненасытен.

Остальные согласились работать без лишних слов. Затем Роджер перешел к тому, ради чего, на его и на мой взгляд, было созвано это совещание. Мы заранее уговорились о том, что он сейчас собирался предложить. Позднее я должен был напоминать себе, что мы оба в равной мере приложили к этому руку.

— А теперь, когда мы сформировали комиссию, и притом на редкость удачную по своему составу, — впервые в этот день Роджер снизошел до лести, — я хотел бы знать, что вы скажете, если я предложу вам еще одного члена.

— Кого именно, господин министр? — спросил Эстил, заранее соглашаясь.

— Я спрашиваю вашего мнения, потому что с человеком, которого я имею в виду, вам будет не так-то просто. Я знаю, он на многое смотрит не так, как мы с вами. Может статься, что из-за него вам придется потратить немало времени понапрасну. Но я уверен, что игра стоит свеч.

Помолчав, он прибавил:

— Я говорю о Майкле Бродзинском.

Лица были бесстрастны — непроницаемые лица людей, привыкших заседать в высоких комиссиях. После короткого молчания заговорил Эстил:

— Мне кажется, я выражу общее мнение, господин министр. У меня нет никаких возражений против сотрудничества с доктором Бродзинским. — Эстилу приятно было соглашаться с министром. И не из угодничества, не из корысти даже, просто Эстил считал, что министры всегда правы. — Безусловно, известные расхождения у нас будут. Но никто не станет отрицать, что это большой ученый. Он, несомненно, внесет свой вклад в работу комиссии.

Кто-то, кажется Пирсон, сказал вполголоса:

— «Если не можешь одолеть противника, примкни к нему». Только тут получается как раз наоборот.

Остальные ученые сказали, что сработаются с Бродзинским. Фрэнсис поглядывал на часы, давая понять, что спешит вернуться в Кембридж.

— Господин министр, я согласен с моими коллегами, — сказал он. — Я склонен думать, что будет гораздо опаснее, если он останется вне нашей комиссии.

— Я, собственно, не это имел в виду, — сказал Эстил.

— Но все же, вы находите, что это удачная мысль, Эстил? — спросил Роджер.

— А я не нахожу. По-моему, вы все не правы, — выпалил Уолтер Льюк, — по-моему, это чертовски неверный ход. Я так с самого начала подумал и остаюсь при своем мнении.

Все взгляды обратились на него.

— Я ведь вам говорил: так он будет у нас на глазах… — негромко сказал я.

— Послушайте, — сказал Уолтер, — вы ведь все привыкли принимать решения, сообразуясь с разумом, верно?

Никто не ответил.

— Вы все привыкли к тому, что всякого человека можно переубедить, верно?

Снова молчание.