— Это, конечно, риск, — возразил я, — но ведь Роджер знает, на что идет.
— Знает ли?
— Что вы хотите сказать? Разве вы не разделяете его стремлений?
— Приходится.
— Тогда что же…
— Мне трудно с вами спорить. Для этого я слишком мало знаю, — ответила Кэро. — Но у меня есть чутье, и оно мне подсказывает, что у него слишком мало шансов на успех. И я хочу вас кое о чем попросить. — Говорила она не слишком дружелюбно, но горячо.
— О чем же?
— В конце концов он все равно сделает по-своему. Я же честно предупредила. Но вы и ваши друзья можете очень все для него осложнить. Не надо! Вот о чем я вас прошу. Дайте ему возможность лавировать. Может быть, ему придется без шума выйти из игры. Это не беда, лишь бы только он спохватился вовремя. Но если он увязнет в этом деле по уши, он себя погубит. Я прошу вас и ваших друзей: не мешайте ему.
Она была ничуть не интеллигентнее Сэммикинса. Помимо модных мемуаров, почти ничего не читала. Но в тонкостях высокой политики она разбиралась лучше меня, даже лучше Роджера. Для нее это была игра, которую можно выиграть, а можно и проиграть. Если Роджеру придется отказаться от избранного им политического курса, это неважно. Важно одно — продвинется ли он вверх по служебной лестнице.
До этого я слушал ее с возрастающей неприязнью. Но сейчас ее горячая преданность неожиданно тронула меня.
— Ход кампании целиком зависит от Роджера, — сказал я. — Он слишком хороший политик, чтобы вовремя не почуять опасность.
— Вы должны облегчить ему отступление.
— По-моему, вы напрасно волнуетесь…
— Как же мне не волноваться? Что будет с ним, если это сорвется?
— Мне кажется, его нелегко сломить, — теперь я говорил очень мягко. — Он выстоит. Уверен, что выстоит и возьмет свое.
— На своем веку я повидала слишком много несостоявшихся премьеров, которые когда-то, где-то, что-то напутали, сделали какой-то неверный ход. — Кэро тоже говорила не так резко, как раньше. — На них жалко смотреть. Наверно, это ужасно, когда блестящее будущее уплывает из рук. Не знаю, как перенес бы это Роджер.
— Если уж придется, так перенесет, конечно, — сказал я.
— Вторые роли не по нем. Он бы вконец извелся. Разве вы не видите? Он создан, чтобы главенствовать, и меньшим не удовлетворится.
Она смотрела на меня широко раскрытыми невинными глазами, и я чувствовал: для нее в целом мире существует один только Роджер. В эту минуту мы искренне понимали друг друга, нас объединяло общее волнение — и вдруг словно лопнула какая-то пружина. Кэро закинула голову и громко расхохоталась.
— Только представьте, — воскликнула она, — Роджер отказывается от неравной борьбы и довольствуется местом губернатора Новой Зеландии.
Она повеселела и налила себе еще виски.
Картина, которая в представлении Кэро должна была символизировать полный крах, показалась мне довольно оригинальной.
Скоро я стал прощаться. Она ни за что не хотела меня отпускать. Уговаривала, чтобы я посидел еще хоть четверть часа. Несмотря на то что наши отношения немного наладились, милее я ей не стал. Просто ей было скучно одной без мужа и детей. Как Диана и другие богатые и хорошенькие женщины, она плохо переносила скуку, и расплачиваться за это приходилось тому, кто первый подворачивался под руку. Я наотрез отказался остаться, и она сначала надулась, но потом ей пришло в голову, что можно приятно скоротать вечер за картами. Выходя из дома, я слышал, как она звонит кому-то, приглашая на покер.
ВСПЫШКА ПОДОЗРЕНИЯ
Как я сказал Кэро, Роджер был слишком хорошим политиком, чтобы вовремя не почуять опасность. В сущности, чутье на опасность — самое ценное качество для человека, который прокладывает себе путь к власти: кроме тех случаев, разумеется, когда оно полностью парализует его деятельность и, следовательно, становится качеством самым вредным. Зимой, когда никто еще не пришел в себя после Суэца, Роджер уже присматривался: кто окажется через год его противником, критиком, а то и ярым врагом. К тому времени он раскроет свои карты. Из тактических соображений Роджеру следовало самому приоткрыть эти карты столпам промышленности вроде лорда Лафкина. Поэтому, набравшись терпения, он обедал в клубе то с одним, то с другим и временами впадал в хорошо рассчитанную откровенность.
В Уайтхолле и в клубах я улавливал кое-какие отзвуки этих бесед. Как-то раз я даже услышал от лорда Лафкина такой комплимент Роджеру: «Что же, для политика он не так уж глуп». Столь лестная оценка — как по форме, так и по духу напомнившая мне новейшее течение в критике — была высшей похвалой, какой на моей памяти удостоил кого-либо лорд Лафкин.